Женские образы в творчестве Валентина Распутина - [24]

Но когда-то и великому терпению приходит конец. Агафья слегла, «надорвалась», по словам Савелия, «споткнулась» – так поставила себе диагноз сама Агафья. Описывая Агафью во время болезни, Распутин намеренно сопоставляет её с тургеневской Лукерьей из «Живых мощей». Обе героини любят песни – в них изливает душа свою печаль, обе никогда не жалуются, не напрашиваются на участие – знают, что другие живут ещё труднее. Обе знают минуты той особой тишины, того особого душевного покоя и лёгкости, которые даются праведницам (Лукерья: «Придет, словно как тучка, прольется, свежо так, хорошо станет, а что такое было – не поймешь!» Агафья: «Над ее, Агафьиной избой, висело тонкое, прозрачное зарево из солнечного и лунного света». «Ну и поживу ишо, – оброчно и радостно думала Агафья, соглашаясь с чем-то, нахлынувшим на нее с такой легкостью, что не осталось и следа. – Ой, да че ж не пожить-то, ежели так!»).

Сравнение портрета Агафьи с портретом тургеневской Лукерьи («Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая – ни дать ни взять икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать – только губы белеют и глаза…») помогает заметить сходство в изображении двух женщин, сравнение их ликов с иконой и понять, что в судьбе Агафьи как далекое эхо отзывается судьба тургеневской героини, праведницы, страстотерпицы, во всем полагающейся на волю Божью.

А дальше идут отличия; Агафья вся в движении, в действии. «Я вся на бегу», – скажет она Савелию, задумавшему подсвататься к ней. Неграмотной Агафье (она разучилась писать за ненадобностью) кажется, что человеческая жизнь все больше «выкореняется» на берегах Ангары, что скоро новая «смекалистая» жизнь последних десятилетий выдуется в воздух. Но благородная крестьянская привычка к труду сильнее, и она уже через три дня после начала болезни вместе с Савелием кроет крышу, а далее вплоть до зимы – «скорей, скорей к избе», «не успевала закончить одно дело, а руки уже просили другое».

Строит, как будто повторяет подвиг монахов, таскавших на себе бревна через реку для постройки церкви, повторяет подвиг Сергия Радонежского.

«Прожила Агафья после этого без одного года двадцать лет». Скончалась она со спокойным лицом, ночью в постели.

Перед нами прошла суровая, аскетичная жизнь Агафьи. Её подвижнический труд, любовь к родной земле, к каждой кочке и каждой травинке, возведение «хоромины» на новом месте – всё это роднит рассказ о жизни сибирской крестьянки с житием. Есть в рассказе и чудо, как и положено в житие: несмотря на «надсаду», Агафья, построив избу, проживёт в ней 19 лет, то есть будет вознаграждена долголетием. Да и изба, поставленная её руками, после смерти Агафьи будет, как живая, стоять на берегу, будет долгие годы хранить устои вековой крестьянской жизни.

У Распутина нет ничего случайного. Далеко не случайно и имя главной героини (П.Флоренский утверждает, что в литературном творчестве «тема личности даётся именем» [60, с.209]). Имя Агафья переводится с древнегреческого «добрая», «хорошая», но характер этой женщины отнюдь не такой мягкий. По утверждению Бориса Хигера, автора «Энциклопедии имён» [М.: Яуза: ЭКСМО-пресс, 2000, с.248], Агафья достаточно настойчива, тверда в желаниях, не любит плакать и жаловаться на свою жизнь, стремится к независимости. Все Агафьи отличаются любовью к собственному очагу, стремлением обустроить дом.

Умерла Агафья. «Изба осталась сиротой», но «держала достоинство», «стояла высоконько и подобрано, призывом к созиданию, спасенью, приводила в состояние необходимой задумчивости».

Начав рассказывать об избе как реальном жилище конкретной женщины, Распутин понемногу и естественно всё более превращает её в символический образ, своего рода воплощение «крестьянского космоса». Нечто подобное происходит параллельно с образом хозяйки избы Агафьи. Умирает хозяйка – и универсум пустеет без Человека. Но одновременно этот символический универсум – всё та же, реальная, теперь обезлюдевшая, простая деревенская изба. Отныне ей предстоит существовать самостоятельно, т.е. стать, по сути, живым существом, которое само должно позаботиться о себе. И не случайно, повествуя об избе, автор использует глаголы, которые больше применимы в рассказе о человеке: изба постарела, осиротела, скинула с себя смертный вид. Она очень похожа на свою хозяйку, такую же крепкую и несгибаемую: изба «не дала выхлестать стёкла, выломать палисадник с рябиной и черёмухой, просторная ограда не зарастала крапивой, лепили ласточки гнёзда по застрехам…» Может быть, поэтому изба среди окрестных жителей считается местом сверхъестественным: «Считается, что за избой доглядывает сама хозяйка, старуха Агафья, что это она и не позволила никому надолго поселиться в своей хоромине…» Изба действительно неоднократно как бы «удаляет» чужаков, пытавшихся в ней поселиться. В конце концов Агафьина изба остаётся вроде бы пустой. Вроде бы. «Если же кто из приходивших заглядывал в избу, то замечал, что изба прибрана, догляд за ней есть». Интересно, что к избе Агафьи заходили по теплу старухи (как к Дарье в «Прощании с Матёрой»), «усаживались на низкую… чурку и сразу оказывались в другом мире».