Женские истории пером павлина - [37]

– Тогда вы должны были сказать – go to bed.

– Заморочка. Так устроишь на ночлег?

– Идите по коридору до конца, последняя дверь слева. Я подойду.

Ну и студентка!

Номер – это каморка метров семь с одним окном и нишей, где рукомойник и душ. Напротив – уборная. Зато лежак занимает половину камеры. Иначе это помещение Илларион назвать не мог.

Голод одолевает. Спазмалитик в рот и надо ждать десять минут. Потом можно и что-то съесть. Теперь бы в душ! Но стук в дверь прерывает его мечты о воде.

– Это я. Принесла чистое постельное белье и кое-что поесть. Это входит в стоимость номера. Если чего-нибудь еще, то позовите. Вы у нас единственный постоялец, услышу.

Как это по-русски! По-русски будет и поесть вместе.

– Кстати, я забыла заполнить на вас карточку. Как вас зовут?

– Илларион я. Террорист и по совместительству киллер.

– Шутник вы. Мне папа не разрешает пить и кушать с постояльцами.

– Папа где?

– Он уехал разбираться с налоговой полицией. Насели гады. Мы же русские. Вот и давят.

– Так останься. Услышим, если кто подъедет.

– Я рекламу выключила. Никто не приедет, – умная девочка.

Девочка и умная, и красивая, а вот еда, что она принесла, никудышная. И сюда проник пресловутый американский fast food. Правда, сосиска была местного изготовления и несла в себе вкус говядины. Зато водка была финская. Finlandya.

– Мне папа пить водку не разрешает, – говорит, – но рюмку не убирает, а, наоборот, пододвигает.

Илларион вспомнил песенку «А мне мама, а мне мама целоваться не велит».

– Девочка, как тебя зовут?

– Я – Валентина. Так меня мама назвала. Я родилась в день святого Валентина.

– Тебе папа не велит пить, мама целоваться не велит.

– Слышала я эту песенку. Мне мама уже ничего не может ни разрешить, ни запретить. Нет ее.

– Прости.

Тишина окутала округу. Даже псины примолкли. Валентина была молчалива и покорна…

– Папа приехал. Не хотите с ним познакомиться? – сказала женщина, которая тридцатью минутами раньше молча и покорно отдалась проезжему мужчине, и это несколько покоробило слух Иллариона. «А сам-то хорош!» – укорил он себя.

– Лишнее это.

– Тогда спокойной ночи!

Приняв еще одну таблетку и выпив стакан воды, Илларион лег в постель. Сон пришел быстро и незаметно.

Сколько было в тот миг на часах, он не знал. Его накрыла волна ласк и страсти. Вот, значит, чему учат в Осло. Недаром шведки слывут женщинами особой стати.

– Ты лежи спокойно, я все сама сделаю, – и сделала.

– Спи теперь. Прощай! Я рано утром уезжаю. Береги себя!..

Летом, в середине августа, я разрешила Ивану взять отпуск. По секрету скажу, у моего мальчика появилась «пассия местного разлива». Девочка из соседнего дома. Та, что шведка. Говорили мне, жди неприятностей. Шведки такие – и шепотом: развратные. Читала я в газетах что-то об этом. Об их законодательстве, разрешающем браки между мужчинами и мужчинами и наоборот.

– Мам, дашь машину? Мы с Эрикой съездим в Хапперанду. Там хороший мотель.

– Не привези мне жену с приданым.

– Я не мальчик и кое-что о зачатии знаю.

Август хорош. Урхо начал кампанию по выдаче лицензий на лов рыбы и отстрел водоплавающей птицы. Утки и гуси начали свой исход на юг.

У меня тоже запарка. Надо собрать урожай. Как никак, а у нас три теплицы. Мои лилии пользовались большим спросом.

Пес неотступно следовал за мной. Вымахал, чертяга, под стать теленку. Иван дал ему имя – Кузьма. Этот Кузьма чувствовал себя полновластным хозяином. Он считал, что только он имеет право на близкие отношения со мной. Стоило кому-либо приблизиться ко мне, шерсть его на загривке вставала дыбом, пасть ощеривалась и он издавал рык, от которого у встречного мурашки бежали по спине.

По моей спине мурашки не бежали. Она просто костенела. Возраст. Еще ряд прополю и уйду отдыхать. Ждет меня моя заветная фляжечка. Выпью грамульку, искурю сигаретку. Оттянет.

Так Кузьма еще никогда не брехал. Я не слышала звука подъехавшей машины.

– Кто-нибудь, усмирите этого пса Баскервилей! – Голос Иллариона.

Я села на землю. Хороша землица. Мягкая, почти пушистая. Зря я, что ли, в нее вбухала почти тонну навоза. Как была в испачканном землей переднике, с грязными руками, так и попала в объятия Иллариона. Нас вывел из ступора голос Урхо:

– Фру Тамара, помощь нужна?

Мне нужна была помощь. Скорая.

– Это Илларион, – идиотически улыбаясь, пролепетала я.

– I am very glad to see your friend, – начал по-английски Урхо.

– Я тоже рад видеть друга моей жены, – последнее слово Илларион произнес на английском – wife.

Урхо понял:

– Yes, yes. I understand you.

– Как? Откуда? – Я не могла прийти в себя.

– На машине, по шоссе. Из Петербурга. У вас тут хотя бы холодный душ есть? Я гнал почти сутки без остановки.

Урхо удалился, бросив мне:

– Я буду рядом.

Он был насторожен. Мало ли кто кем обзовется, а я для него не просто знакомая, но и его, так сказать, подопечная.

В душе Илларион пробыл так долго, что я начала волноваться.

– Я говорил: жди и я приеду. Вот я приехал.

– Я ждала.

Это были все слова, что мы сказали. Потом было все. Отчаяние и надежда. Нега и страсть. Томление и разрядка. Финальная кода – усталость!

Я приготовила праздничный обед. Илларион через каждые три минуты рефреном: