Женская война. Сильвандир - [49]

— Ура! — закричал Ковиньяк, радостно размахивая шляпой. — Прости меня, Ферпозон: ты между нами самый смышленый человек! Когда я посажу принца на место короля Французского, я выпрошу для тебя место синьора Мазарино Мазарини. За работу, друзья, за работу!

С этими словами Ковиньяк спрыгнул на землю и вместе с товарищами, из которых один остался у лошадей, принялся ломать стену, и без того уже разрушенную временем.

В одну минуту пятеро тружеников проломали проход в три или четыре фута шириной. Потом они сели на лошадей и под предводительством Ковиньяка въехали в парк.

— Теперь, — сказал он, направляясь к месту, откуда неслись звуки рогов, — теперь будем учтивы и воспитанны, и я приглашаю вас ужинать у герцога Энгиенского.

Мы уже сказали, что наши новоиспеченные дворяне ехали на превосходных конях, имевших важное преимущество: они были свежее лошадей всадников, приехавших утром. Группа скоро примкнула к толпе охотников и без труда заняла место между ними. Гости съехались из разных провинций и не знали друг друга; стало быть, наши самозванцы, забравшись в парк, могли сойти за приглашенных.

Все обошлось бы благополучно, если б они держались на своем месте или даже если б они опередили других и смешались с псарями и ловчими. Но получилось иначе. Через минуту Ковиньяк вообразил, что охота устроена исключительно для него. Он выхватил из рук не осмелившегося возразить ему слуги трубу, обогнал всех охотников, скакал куда попало, всячески мешая главному ловчему, без устали трубил, сам не разбирая что, давил собак, опрокидывал слуг, приветливо кланялся встречавшимся дамам, кричал, бранился, выходил из себя и прискакал к оленю в ту самую минуту, когда бедное животное, переплыв большой пруд, совсем выбилось из сил.

— Сюда! Сюда! — кричал Ковиньяк. — Наконец-то мы затравили оленя! Он здесь!

— Ковиньяк, — твердил ему Фергюзон, не отстававший от него, — Ковиньяк, из-за вас выгонят нас всех. Ради Бога, потише!

Но Ковиньяк ничего не слышал и, увидев, что собаки не сладят с оленем, сошел с лошади, обнажил шпагу и закричал во все горло:

— Халлали! Халлали!

Товарищи его, все, кроме осторожного Ферпозона, ободренные его примером, готовились напасть на добычу, как вдруг главный ловчий, отстранив Ковиньяка своим ножом, сказал:

— Потише, сударь, управляет охотой сама госпожа принцесса. Стало быть, она сама перережет оленю горло или предоставит эту честь другому — как ей заблагорассудится.

Ковиньяк пришел в себя от этого резкого замечания; когда он неохотно отступил, прискакали все отставшие охотники; они окружили несчастного оленя, прижатого к подножью дуба и окруженного остервенело набрасывающимися на него собаками.

В ту же минуту на главной аллее показалась принцесса. За нею следовали герцог Энгиенский, придворные дамы и дворяне, желавшие иметь честь сопутствовать ее высочеству. Принцесса вся пылала, чувствуя, что этим подобием войны она начинает войну настоящую.

Прискакав в середину круга, она остановилась, гордо оглядела всех присутствовавших и заметила Ковиньяка с его товарищами, на которых с беспокойством и подозрением поглядывали охотники.

Главный ловчий поднес ей охотничий нож. Это оружие из лучшей стали, превосходно отделанное, служило принцу Конде.

— Ваше высочество изволите знать этого гостя? — тихо спросил он, указывая глазами на Ковиньяка.

— Нет, — отвечала она, — но если он здесь, так, верно, кто-нибудь знает его.

— Его не знает никто, и все, кого я спрашивал, видят его в первый раз.

— Но не мог же он въехать в ворота, не зная пароля?

— Без сомнения, не мог, — отвечал главный ловчий, — однако ж осмеливаюсь доложить вашему высочеству, что его надобно остерегаться.

— Прежде всего надобно узнать, кто он.

— Сейчас мы все узнаем, мадам, — отвечал с обыкновенной своей улыбкой Ленэ, который ехал за принцессой. — Я послал к нему Нормандца, Пикардийца и Бретонца; они основательно порасспросят его. Но теперь не извольте обращать на него внимания, или он ускользнет от нас.

— Вы совершенно правы, Ленэ, займемся охотой.

— Ковиньяк, — сказал Ферпозон, — кажется, высокие господа разговаривают о нас. Не худо бы нам скрыться.

— Ты думаешь? Тем хуже! — возразил Ковиньяк. — Я хочу видеть, как убьют оленя. Халлали! Что будет, то будет.

— Да, зрелище очень приятное, я знаю, — отвечал Фергюзон, — но мы можем заплатить здесь за места гораздо дороже, чем в театре.

— Ваше высочество, — сказал главный ловчий, подавая принцессе нож, — кому угодно вам предоставить честь убить оленя?

— Оставляю это для себя, — ответила принцесса, — женщина моего положения должна привыкать к железу и крови.

— Намюр, — сказал главный ловчий одному из аркебузиров, — приготовиться!

Стрелок вышел из рядов и с аркебузой наизготовку стал шагах в двадцати от зверя. Он должен был убить оленя, если б тот вздумал броситься на принцессу, как это иногда случалось.

Принцесса сошла с лошади, взяла нож; глаза ее горели, щеки пылали, губы дрожали. Так пошла она к оленю, который лежал под собаками и, казалось, был покрыт ими, как разноцветным ковром. Вероятно, бедный олень не понимал, что смерть идет к нему в виде красавицы-принцессы, из рук которой он много раз ел свой корм. Он, с крупными слезами, которые всегда сопровождают агонию оленя, лани и дикой козы, хотел приподняться, но не успел. Лезвие ножа, отразив блеск солнца, исчезло в горле оленя. Кровь брызнула на лицо принцессы. Олень поднял голову, жалобно застонал и, в последний раз с упреком взглянув на прелестную свою госпожу, повалился и околел.