Женщины у колодца - [45]

— Ваша дочь, кажется, вернулась домой с гостями? — спросил он.

— Да, — небрежно ответил консул. — Это два художника, её коллеги. Если бы у нас в доме не было так много запасов и так много места, то, пожалуй, хороший совет обошёлся бы нам дорого.

— Но ведь это ещё молодые люди. Разве они могут быть так опытны?

— Я не знаю. Впрочем, вероятно они своё дело знают. О них много говорят и пишут. Кроме того, они внесли большое оживление в наш дом.

— Вот как!

— Они работают у нас. Один из них рисует мою жену, другой меня. И мы позируем им, сидим совершенно неподвижно перед ними. Хуже всего, что жена моя надевает для этой цели своё самое нарядное платье и проявляет такое усердие в этом отношении, что позирует и утром, и после обеда, и каждый день щеголяет в шёлковом платье декольте. Никогда не женитесь, господин адвокат!

— И вы это говорите?

— Да. Иначе будут у вас жена и дети. А это требует постоянных расходов. Ха-ха-ха!

Адвокату это не понравилось. Он видел тут только бахвальство со стороны консула. Разве это не наглость с его стороны намекать адвокату, что ему жениться не следует. Но почему? Из-за больших расходов? Только поэтому? Адвокат подумал в душе, что сам-то консул вовсе не проиграл, оттого, что женился. Далеко нет! Его жена принесла ему хорошее приданое и сразу помогла ему выдвинуться. Иначе, разве он женился бы на ней? Ведь она не была ни особенно красива, ни особенно умна. А без своей жены он до сих пор оставался бы мелким торговцем и никогда не стал бы консулом, да ещё вдвойне, как теперь. Пусть же он не забывает этого! Но именно об этом консул вспоминал особенно неохотно. Доктор, со свойственной ему едкостью, однажды напомнил ему это и с тех пор они стали недругами. Однако, жена Ионсена сама не забывала этого, хотя и не всегда напоминала об этом мужу, чтобы помучить его. В более молодые годы, когда она поймала его на том, что он позволял себе любезничать с горничной, и даже хотела из-за этого развестись с ним, она потребовала от него выдачи своего капитала. Но, так как дела её мужа могли совершенно расстроиться из-за этого, то ему пришлось волей-неволей изменить своё поведение и быть более осторожным в другой раз. Конечно, он не мог поступить иначе.

Адвокат мог бы ответить ему так, что консул сделался бы совсем ручным. Но Фредериксен не решился прибегнуть к такому крайнему средству. Ведь он может добром достигнуть своей цели! Поэтому он ограничился только тем, что процитировал изречение:

— «Женись и ты будешь раскаиваться!» Но все мы должны пойти по этому пути. Это так же неизбежно, как и смерть.

— И вы тоже, господин адвокат? Да, да, ещё не слишком поздно! Конечно, ещё не поздно и для вас!

Консул чокнулся с ним. Фредериксен молча выпил вино. Слишком поздно? Но ведь он был на несколько лет моложе консула, который всё ещё был не прочь продолжать свои любовные похождения, — соблюдая лишь нужную осторожность. Не понравился также Фредериксену и тон консула, пожалуй, немного слишком высокомерный. Очевидно он забыл, что перед ним человек, который может быть выбран в стортинг.

— В данном случае, я вовсе не имею намерения ждать, пока будет слишком поздно, — проговорил Фредериксен. — Мы все должны были бы избегать переступать границу нашего возраста и помнить о своих годах!

«Пусть получает!» — подумал он и простился с консулом.

«И вот этот человек может попасть в стортинг, стать его членом?» — размышлял консул. Нет, в таком случае, он, консул, предпочитает оставаться тем, чем был! И он сразу развеселился при этой мысли. К нему вернулись его прежний юмор, его работоспособность. Он отправил свои донесения иностранным правительствам, обдумал свой образ действий в отношении матросов и решил не спускать доктору. Он старался усилить в своей душе негодование, вместо боязни, и дать энергичный отпор своим противникам. Пусть будет, что будет!

И он продолжал быть самым любезным хозяином по отношению к гостям своей дочери. Он разговаривал с ними, служил для них моделью, угощал их вином и лакомствами из своей лавки. Он простирал свою любезность до того, что посылал каждому из них жёлтое шёлковое кашне, если они засиживались в саду до позднего вечера.

Консул прекрасно видел, что Фиа привела таких гостей к нему лишь для того, чтобы помочь им. И вот он должен был оставить у себя портреты, которые они рисовали и, даже не спрашивая молодых художников о цене, вручить им изрядную сумму. Но разве он мог поступить иначе?

Впрочем, это было не важно: он не был особенно расчётлив в таких случаях и притом это удовлетворяло его тщеславие. В городе ведь все знали, что делают у него молодые художники. Но об этом стало известно и в столице. В газетах появилось извещение, что молодые художники находятся в гостях у консула Ионсена, матадора береговой полосы, и пишут портреты его семьи.

— Зачем это вы упомянули обо мне в газетах? — шутливо заметил консул художникам. — Я не хочу никакого шума по этому поводу. И притом не забывайте, что ваше пребывание у меня должно составлять тайну. Ведь если узнают, что вы пишете наши портреты, то мне придётся платить больше налогов!