Женщины революции - [21]

— Спасибо. Времени нет.

— Чаю, хоть чаю выпей…

Настенные часы пробили половину восьмого. Девушка погасила лампу. И сразу же в чернеющей темноте замерцало оконце башни. Клавдия порывисто сняла абажур с лампы. Тоня, вопросительно взглянув, подала ей другой — зелёный. Клавдия кивнула: да, сегодня, как условлено, зелёный… И она широко отдёрнула тюлевую занавеску. Прижалась лицом к холодному стеклу. Темь, непроглядная темь. И там, вдалеке, едва приметное оконце тюремной камеры.

Лампа стояла на подоконнике, освещая Клавдию снизу широкой зеленоватой полосою — её напряжённое лицо, её плотно сжатые губы.

Тоня, крепко обняв подругу, смотрела в зимнюю темь: там, в одной из одиночек башни, сидел её жених… Но вот в камере заколебался свет, призрачный, неживой, моргнул и погас: сигнал принят.

Клавдия перевела дыхание.

— Спасибо, Тонечка. Прощай!..

— Помни, я одна дома… — быстро проговорила Антонина. — Может, понадоблюсь… Жду тебя…

— Спасибо. Дверь пока не закрывай. Мало ли что может произойти! — Клавдия поцеловала подругу и выбежала из комнаты.

Над городом висела густая вечерняя мгла. Кругом тихо, безлюдно. Впереди мрачно чернела тюрьма. Клавдия свернула с тропинки Анастасьевского сада в узкий проход между сугробами, раздвинула ветви, увидела Ваню Питерского. В руках у него верёвочная лестница.

За кустами и сугробами залегли вооружённые «лесные братья». Клавдия достала из кармана шубейки браунинг, всмотрелась в одинокую фигуру: часовой прохаживался у тюремной стены.

Послышалась отрывистая команда — началась смена караула. У тюремной стены, у будки, освещённой блеклым фонарём, занял свой пост Ян Суханек.

Ожиданием жили в этот вечер не только «лесные братья» и Клавдия Кирсанова. Ожиданием жили и узники башни.

Беспокойство началось с того дня, когда через волчок в шестую одиночку на каменный пол упала записка. Трофимов, громыхнув кандалами, поднял её и молча кивнул Глухих. Тот, подтянув кандальный ремень, чтобы меньше слышался звон, двинулся к двери и заглянул в волчок. Тускло мерцала лампа в узком тюремном коридоре. Потом повернулся спиной, и закрыл волчок затылком.

Трофимов раскрыл записку. Почерк, похожий на вязанье, — женский почерк. Он придвинулся к керосиновой лампе, висевшей над столом. Откашлялся.

«Дорогие товарищи! Сердцем всегда с вами. Любим и гордимся. Примерно через неделю будем встречать в Анастасьевском садике. Сигналом послужит зелёный свет в третьем окне от угла в доме чиновника Черногорова на Вознесенской. Ждите после семи. Готовим лестницу и железные крюки. Действуйте решительно и помните побег Баумана. До встречи, друзья, на воле! Наташа».

— Наташа! — повторил Трофимов. — Это кличка Клавдии Кирсановой. Значит, она готовит побег…

С этого дня зародилась надежда. С этого дня и началось ожидание. Вскоре в волчок упал план башни и путь побега. Нужно спуститься вниз по железной лестнице. Напротив входная дверь, которая и приведёт к тюремной стене…

День побега приближался. Трофимов с блестящими глазами был хмельным от счастья. Говорил он мало, только удивлённо встряхивал крупной головой и пожимал плечами. Даже Меньшиков, осторожный и самый старший среди них, всё чаще мечтал о доме. Воля, жизнь, друзья!

Одно лишь их беспокоило и мучило: как уйти без товарищей?

Здесь, в башне, в каждой камере замурован друг. Уйти и не помочь товарищам — невозможно! И Трофимов разработал свой встречный план.

Меньшиков и Глухих одобрили его.

Февральским днём в камеру принесли заснеженный туесок. Трофимов сразу начал его прощупывать. Глухих по обыкновению закрыл волчок затылком.

— Ура! — Трофимов вынул из берестяной коры две гибкие стальные пилки. Вскинул их на ладони и с чувством добавил: — Великое дело — рабочая солидарность!

— Запомним день десятого февраля, — в волнении сказал Меньшиков.

Глухих от радостного возбуждения заплакал. Трофимов молча положил руку на плечо друга. Потом подошёл к Меньшикову, сел на табурет, прикованный цепью к стене, и начал распиливать его кандалы. Глухих стоял у волчка. День выдался удачный. В тюрьме дежурил дядька Буркин, старый и добродушный надзиратель. Он попусту не придирался к узникам, и при нём дышалось легче.

Тихо повизгивала пилка, гибкая и мелкозубчатая. Она быстро согревалась, оставляя едва видимый след на кандалах. Взмах, ещё взмах, и с худых синеватых рук Меньшикова упали кандальные цепи, звякнув о каменный пол. Тот почувствовал непривычную лёгкость и стал растирать разбухший красный рубец. Глаза его озорно сверкнули.

Глухих знаком подозвал Трофимова к волчку. Нетерпеливо выхватил у него стальную пилку, присел у табурета на пол и начал распиливать ножные кандалы.

Башенные часы отбили шестой удар, арестованные закончили работу.

Густые сумерки вползали через решётчатое оконце. Темнело. Арестанты поспешно улеглись на нары, ожидая, когда дежурный из уголовных зажжёт керосиновую лампу. Натянули серые одеяла, изъеденные молью, под самый подбородок, испытывая непривычную лёгкость.

У двери остановился надзиратель. Медленно опускалась по блоку закопчённая керосиновая лампа. Щёлкнул замок, и дверь распахнулась. Уголовный Мухин, с угрюмым и неприветливым лицом, снял стекло, зажёг фитиль. Он пониже пристроил лампу над квадратным столом и, недоумённо взглянув на спящих «смертников», вышел. Вновь резко щёлкнул замок. В волчке показался расширенный глаз надзирателя Буркина. Послышались шаги, заскрипела дверь соседней камеры.