Женщины Кузнецкстроя - [9]

— в плаще и сапогах. В свободное время (хотя его было совсем немного) мы читали Маркса, Энгельса, Плеханова. Она привезла из Москвы хорошую библиотеку». (Из воспоминаний А. Адоньевой (6))

На площадку я приехала в январе 1931 г. раньше, до Кузнецкстроя, я была деревенским работником, работала в полупромышленных организациях. Поэтому стройка произвела на меня особенное впечатление. В какую я обстановку попала?

Во-первых, начальник цеха шесть месяцев был в долгосрочной командировке. Технорук Круговое обвинялся во вредительстве. Цехком распустили, секретаря ячейки комсомола, бывшего кулака, тоже убрали. В цеху — страшная расхлябанность. Технического руководителя судили, обвинили, но потом выпустили. Он был тряпкой, размазней. Он придет в ячейку и ревет. Был гам Радолицкий — член партии с 1914 г., но он тоже твердой линии не проводил. Инженерно-технический персонал, среди которых было только два коммуниста, были страшнейшие оппортунисты.

В результате — сложный переплет, и в этом сложном переплете пришлось вести работу. Полный развал труддисцип-липы.

Коммунисты-инженеры меня тоже не поддерживали. Тогда я стала нажимать на них, забирать в свои руки. Хотя у меня опыта на промышленном строительстве не было, но у меня был большой опыт партийной работы. И политическая подготовка, политическая ориентировка.

В результате я всех начала прибирать к рукам. Жестокое сопротивление началось после того, как я на бюро ячейки поставила вопрос о том, что коммунист Алейников не хочет учить рабочих, занимает двойственную линию, что нам такие люди в партии не нужны. Тогда мне заявили, что я еще молодой человек, опыта не имею.

До меня секретарем ячейки был коммунист, который сейчас сбежал с площадки. До бюро они все со мной, а на бюро — в кусты. Тогда я решила избрать другую линию, линию непосредственной ориентировки на рабочую массу, и через подъем энтузиазма рабочей массы сделать соответствующий перелом в работе мне удалось. В частности, была привлечена к работе Крючкова из «Большевистской стали». Она бывала у нас на заседании. У нас на декадном совещании была плановооперативная группа, и, когда декадный план принимали, тогда резко выявилось настроение Алейникова. На этом заседании выдвинулась бригада Шидека. Это была моя опора. Шидека я тогда втянула в партию, хотя у него было много недостатков: у него были элементы рвачества, излишнее самолюбие, чисто польская натура с ее недостатками. Но я решила его принять в партию — просто надо было на кого-то опереться. Так я приняла человек 15.

Наряду с этим, когда я объявила на партийном активе и поставила резко вопрос, эти инженеры заявили, что у меня опыта нет. В результате у меня появилось такое настроение, что, может быть, я в самом деле не умею работать. Но потом начался перелом: начали в газетах констатировать подъем у рабочей массы. План пуска шамото-динасового цеха был оппортунистическим. Мы его тогда разбили: он не ориентировал рабочую массу на быстрые темпы. Там, конечно, пустили не весь цех, но кое-что пустили. В такой обстановке мне пришлось работать.

Потом приехал начальник цеха Муха. Он был очень непартийный человек. Он был коммунист, но по существу не партийный. Он считал, что рабочий класс сам по себе, а партийная организация сама по себе: это, мол, я дело делаю, а у тебя болтатели. Мне с этим товарищем приходилось вести борьбу. В результате приеха-

ла выездная сессия контрольной комиссии и исключила Алейникова из партии, а Муху предупредила, что нужна увязка с общественными организациями. Он ведь даже не знал, сколько у нас коммунистов. Его, между прочим, тогда из партии исключили.

В то время начался подъем в рабочем классе. Этот подъем тогда выразился в том, что построили 18-камерную печь, 16-камерную. Затем начали монтаж шамото-динасового отделения. Начали быстро строить печи.

Конечно, были и отсталые настроения: старые десятники, старые формы работы, артельщина. Приходилось бороться с этой артельщиной, но в результате цех начал выправляться. Но тут я сама стала чувствовать себя плохо. Я прямо с хлебозаготовок, где подорвала свои силы. Я ходила совершенно черная, забыла, что у меня есть семья... Елисеева мне говорила, что я совершенно сумасшедшей стала. Я день и ночь бывала в цеху. Когда я поставила вопрос об отпуске, меня согласились отпустить.

После отпуска с окрепшими нервами пришла я в Водоканалстрой. В коллективе было 10 человек партийцев. Из них двое на производстве — Кожемякин и Денисов, остальные — обслуживающий персонал: начальник работ, десятники и пр.

Тут было 500 человек вольных рабочих, а остальные кулаки. Не теперешние спецпереселенцы, а настоящие деревенские кулаки. Методы работы были кулацкие, например, посадить в холодную или по матушке, по батюшке рабочих... Не выполняет норму — садись в холодную. Одним словом, обращались, как с классовым врагом. Впрочем, такие же методы применялись и к вольным рабочим. Никакой воспитательной массовой работы не было. Секретарем ячейки был некто Ковальков, человек очень ограниченный, безграмотный политически и азбучно.

Пришла я сюда. Склока бесконечная в партии. Сазыкин очень крупный специалист, талантливый человек. Баш был очень оригинальным, интересным человеком. Он с 18 года в партии, красногвардеец, бывший рабочий, очень долго был в Красной армии. Теперь он имеет очень большой производственный опыт строителя, но сам безграмотный. Исключительный человек: партийный и по существу, и по своему„$£|деЬжанию. Очень много идей, которые разработал Сазыкин, принадлежат теперь Башу. Он занимал такую линию: мне нужно построить завод, зачем мне личная слава, мне же из этого авторитета лапти не шить... А вот оБаше помню случай. Однажды подходит он ко мне и говорит: «Ты знаешь, Безлюдная, я сегодня ночью надумал такую вещь. У нас плохо с массовой работой. Я когда-то был в Красной армии заведующим клубом, так у нас была такая-то форма массовой работы. Давай введем у себя то же.» Следовательно, он не только строил, но он считал, что без массовой работы мы ничего не сделаем. Значит, он помогал в общественной работе активно.