Женщины Девятой улицы. Том 3 - [43]

Впрочем, будущее было смутным и неопределенным для всех «гранд-дев», в том числе и для Ли с Элен. Художницу помоложе могли бы считать смелой, очаровательной, умной, желанной. Художница постарше, уже не обладавшая этими качествами, да еще не имеющая мужа или детей, серьезно рисковала испытать всю горечь изгнания.

Неважно, каким вниманием и успехом она пользовалась в молодости; со временем она сталкивалась с реальной вероятностью того, что ее творчество может разонравиться людям; что среда, которая и так в основном вращается вокруг художника мужского пола, полностью ее отвергнет, и она останется совсем одна. Мужчина-художник вполне мог оправиться от такого удара; у него для этого было масса возможностей. У женщины таких возможностей было пугающе мало.

Когда Ли, Элен, Грейс, Джоан и Хелен начинали свой путь в творчестве, это был не их выбор, а скорее неоспоримое требование, императив. Теперь же вопрос, как они будут творить дальше на фоне радикально изменившегося социального и творческого ландшафта, требовал тщательного и всестороннего обдумывания. Но то, что они будут продолжать творить, ни у одной из них не вызывало никаких сомнений.

Глава 51. Свадебные кружева и вдовий траур

Думаю, я из тех, кто уважает только свое собственное мнение. Я никогда не указываю людям, что им делать, но прошу и их не указывать мне.

Ли Краснер[578]

В то утро, когда они должны были погрузиться на судно, отходящее из Гавра в Нью-Йорк, Боб Мазервелл надел парадные белые фланелевые брюки и синий блейзер и настоял, чтобы и Хелен оделась а-ля «Великий Гэтсби». Они должны были выглядеть, как богатые американцы после сезона на континенте, совершенно неинтересные для таможенников с обеих сторон Атлантики – в багаже только личные вещи да пустяковые сувениры. Но на самом деле одно багажное место просто не могло не привлечь внимания. Во время медового месяца во Французской Стране Басков супруги написали десятки картин, и их надо было увезти с собой. Подходящего ящика для упаковки не нашлось, и тогда Боб и Хелен купили гроб.

Они тщательно свернули полотна в рулоны – работы Хелен сверху – и заколотили крышку в надежде, что открывать гроб никто не станет. Но на всякий случай Боб спланировал целое представление, и каждому в нем отводилась конкретная роль[579].

Очаровательная Хелен приехала на причал и, сияя потрясающей улыбкой на загорелом лице, величественно проплыла мимо таможенных чиновников на берегу и на палубе. Провожал супругов общий друг Е. А. Кармин-младший. Он рассказывал, что Боб следил в это время за погрузкой багажа. Но вот таможенник потребовал открыть гроб. Понизив голос, Боб объяснил: его симпатичная жена (кивок в сторону Хелен, помахавшей в этот момент с борта) считает себя художницей, но не особо преуспевает, а он – только чтобы не расстраивать ее! – согласился переправить домой ее довольно скверные картины. И ценность-то эти картины имеют исключительно для их семьи.

Офицер вроде бы поверил, однако продолжал колебаться: «Но, месье, я все же обязан взглянуть». И гроб открыли. Одну из больших картин Хелен развернули прямо на пирсе. «Месье! – воскликнул таможенник. – Но это же действительно ужасно! Отвратительно!» И с выражением искреннего сочувствия к несчастному американскому мужу жены-сумасбродки офицер приказал свернуть холст и обратно забить гроб. Его содержимое было заявлено в таможенной декларации как не имеющее абсолютно никакой ценности[580].

И гроб, набитый полотнами двух самых важных художников Нью-Йорка, подняли на судно, а через десять дней выгрузили на причал на Манхэттене. Уловка полностью сработала, и путешествие домой доставило Бобу и Хелен максимальное удовольствие. Из них и правда получилась отличная команда – и в творчестве, и в любви, и, судя по случаю с гробом, в разных жульнических предприятиях.

* * *

После первого свидания в декабре Боб с Хелен редко разлучались. К собственному немалому удивлению, они обнаружили, что в самом важном у них разногласий нет. Это было странно: они принадлежали к разным поколениям и у них совершенно не совпадали темпераменты – она живая, уверенная в себе и чрезвычайно общительная; он – неуверенный в себе «книжный червь», застенчивый и неловкий во всем, что не предполагает интеллектуального общения[581]. Однако для обоих основным движущим мотивом в жизни было искусство, и они оба были выходцами из состоятельных привилегированных семей, за что порой их презирали коллеги[582].

Им не приходилось извиняться друг перед другом ни за любовь к дорогим и красивым вещам, ни за предпочтения в творчестве[583]. В результате этого брака Хелен избавилась от необходимости объяснять суть своих творческих метаний – Боб их отлично понимал. В сущности, в самом начале отношений именно он нуждался в чьем-то сочувствии и понимании, так как к тому моменту достиг дна.

Предыдущий брак Боба уже года два трещал по швам, для обеспечения семьи ему приходилось преподавать в колледже, что занимало целый день. Часы, которые можно было бы провести в мастерской за мольбертом, выпадали так редко, что их он стал отводить пьянству[584]