Женщины Девятой улицы. Том 3 - [35]
И вот, оказавшись в тот вечер у Фридманов, Хелен вдруг обнаружила, что очень уж внимательно слушает вариант истории Боба о его разводе и смело критикует его решения, которые привели к краху брака. Хелен потом вспоминала:
После весьма напряженного обмена мнениями мы ушли от Фридманов и решили выпить неподалеку от их дома. Боб тогда преподавал в Хантерском колледже, и у него в кармане имелась пара-другая долларов. Но ему же надо было финансово поддерживать детей. Он был в скверной форме, и я подумала, что его психика, его эго, всё его настроение нуждаются в реалистичном угле зрения, что его нужно встряхнуть общением с глазу на глаз. А еще по какой-то непонятной причине, может, из-за выпитого пива, или из-за позднего часа, или из-за реального интереса к этому человеку, я позволяла ему спрашивать меня: «Как ты думаешь, почему ты делаешь это?», «А почему то?»… И я отвечала ему, а он слушал и реагировал с искренним интересом, а не как глупый ребенок, который просто на тебя нападает.
Вскоре после того разговора Хелен и Боб встретились снова. «А потом все завертелось», – как сказала Хелен[468].
В свои 42 года Боб Мазервелл считался одним из грандов «первого поколения», одним из активистов вторжения сюрреалистов в Нью-Йорк; именно он когда-то перевел на английский и опубликовал некоторые из первых документов французских художников-модернистов. Он также был одним из первых авторов, кто четко сформулировал изменения, произошедшие в американском искусстве за годы войны, и одним из первых художников нью-йоркской школы, чьи картины вошли в коллекцию Музея современного искусства и постоянно участвовали в серии ежегодных выставок Дороти Миллер «Американцы». Именно благодаря школе Мазервелла, пусть и просуществовавшей совсем недолго, когда-то зародилась традиция пятничных вечерних лекций, которые впоследствии стали такими популярными в «Клубе». Словом, он находился в центре движения с самого начала.
Однако после появления и усиления в Нью-Йорке «второго поколения» Боб несколько отступил в тень. Теперь у него была семья, дети – две маленькие дочки самого Боба и дочь жены от первого брака, большой дом на Верхнем Ист-Сайде и постоянная оплачиваемая работа в Хантерском колледже[469]. Он вел относительно уединенную жизнь, которая, по сути, вполне соответствовала его личностным характеристикам. «Он был мучительно стеснительным человеком, – рассказывала его дочь Джинни Мазервелл. – Прежде чем поднять трубку и ответить на звонок, ему обязательно нужно было закурить»[470].
А еще его совершенно не занимали светские беседы. «Публичные мероприятия обычно его сильно беспокоили, потому что он совсем не знал, что с собой делать и как себя вести, пока не узнавал человека достаточно хорошо, чтобы можно было вести с ним глубокую, содержательную беседу, – вспоминала Лиз, младшая дочь Мазервелла. – Его главным кругом общения была работа»[471].
В сущности, Хелен и Боб вращались на одной и той же социальной орбите начиная с 1950 года, но практически не соприкасались друг с другом. В 1950 году Хелен появилась в толпе местных художников в качестве подруги Клема Гринберга. В 1951 году они сошлись на одной и той же творческой орбите, так как оба участвовали в выставке на Девятой улице. Но для Хелен Боб существовал в основном как имя на картинах мастера, которым она всегда восхищались.
Еще в 1950 году она писала в письме Соне: «Очень хороша выставка Роберта Мазервелла у Кутца»[472]. Позже, когда Хелен начала обнаруживать раздражающую схожесть в работах художников на коллективных выставках, она неизменно выделяла Боба как одного из немногих достойных уважения[473]. А Боб, даже если и не замечал Хелен ранее, то точно обратил на нее внимание в 1955 году, когда она шумно и публично расставалась с Клемом.
Именно Боб утешал Дженни Ван Хорн, подругу Клема, когда та плакала от унижения, а ее парень, охваченный ревностью, разбирался с бывшей любовницей Хелен в «Конюшенной галерее»[474]. В тот вечер Боб просто не мог не обратить внимания на магнетическую молодую женщину, сведшую с ума Клема.
В феврале 1957 года Лео Кастелли открыл собственную галерею. Он шел к этому более десяти лет, но момент выдался благоприятный, а Лео уже смертельно надоело подгонять художников для галереи Джениса. Первая нью-йоркская галерея Кастелли представляла собой типичное «низкобюджетное предприятие»; он устроил ее в собственной квартире на четвертом этаже на Восточной 77-й улице, где жил с женой и дочерью. «Мы устроили выставочное пространство в гостиной; по сути, раньше это была комбинация гостиной и столовой, помещение в форме буквы L», – рассказывал он[475].
Комната его дочери стала рабочим кабинетом и складом, а вся семья разместилась в передней части квартиры, в двух комнатах и на кухне. В первых восьми выставках у Кастелли участвовали все его знакомые: Билл, Джексон, Дэвид Смит, Леже, Мондриан, Джакометти, Пол Брач, Фридель, Марисоль, Норман Блюм и другие. На последней выставке того года, которую Лео назвал «Ежегодником коллекционера», в числе других выставлялась и Хелен[476].
Открытие было назначено на вечер 16 декабря. Ранее в тот день у Хелен случилось то, что она сама назвала «очень невротической драмой» с участием Реджи Поллака, уезжавшего из Нью-Йорка в Париж
