Женщина во тьме - [79]

– А я лежу, уткнувшись в мокрую от слез подушку, и, воображая будущие кары, умираю от страха. И вот родители спрашивают: «Патрик, как ты думаешь, какого наказания ты заслуживаешь?» А я все время думал, думал, поэтому проступок начинал казаться мне чем-то ужасным, и я придумывал себе самые страшные наказания: за потерянные кроссовки следует отнять у меня велосипед, за пятно на ковре – запереть в темном подвале, а за треснутое стекло – избить…

– Неужели родители все выполняли?

– Еще бы! – голос Патрика звучит бесстрастно, но лицо… – Они даже ужесточали наказания: оставив ведро вместо туалета и бутылку воды, на два дня запирали в темноте.

– За пятно на ковре?

Я вздрагиваю и закрываю глаза. Воображение рисует сырой темный подвал, он полон странных шорохов, и ребенку мерещится, что вокруг толпятся призраки.

– Видела шрам на спине? Помнишь, я говорил, что упал? Нет, это след от пряжки отцовского ремня, которым меня отстегали за разбитое окно. Они вытворяли такое: она – своими пальцами, он – кулаками, – шепчет Патрик, – а на людях все выглядело благополучно и благопристойно. Никто и подумать не мог, что…

– Почему ты никогда ничего мне не говорил?

Патрик отстраняется, в образовавшийся промежуток заползает холод.

– Не хотел быть тем мальчиком из подвала. Только не в твоих глазах. Ты так на меня смотрела… И тот Патрик – Патрик с выдуманным детством, каким меня видела ты, мне очень понравился.

Интересно, зная правду, смотрела бы я на него другими глазами?

– Когда мы с родителями здесь поселились, – судорожно вздыхает Патрик, – все было иначе. Отец работал, у нас был дом. Они строили планы, много разных планов. Даже ребенком я знал об этих прожектах и мечтал, чтобы они воплотились в жизнь. Постепенно все начало приходить в упадок, и я наблюдал, как родители отчаянно сражались и с поломками в доме, и с алкоголизмом отца. Я видел, как все это их добивает.

– Патрик…

– Но я знал, к какой жизни они стремились, и решил, что смогу все устроить даже лучше, чем они. Я дал себе слово. – Умолкнув, Патрик разглядывает свои ладони. – Хотел сделать лучше, но как посмотришь, что получилось… Стал таким же, как отец.

– Скажи, ты давал мне пилюли?

Те горькие пилюли на языке, шершавые пальцы, что заталкивали их в рот, – все это мне не приснилось. То была явь, а не сон.

– Я хотел вернуть дом, и нужно было найти какую-нибудь причину. Я же не знал, сколько таблеток ты успела выпить до того.

– Я же чуть не умерла.

– Сама виновата, нечего глотать снотворное пригоршнями.

Слезы опять катятся по щекам, смахиваю их тыльной стороной ладони.

– И ты проделал все это ради дома? Ради этого проклятого дома?

– Не знаю. Что сделал, что сделаю…

– А убийство? Ты совершил убийство?

– Что?

– Это ты? – шепчу слова, слишком страшные, чтобы произнести их в голос. – Ты не говорил, почему выпустили Хупера, но я прочла. Дело будет пересмотрено. Ответь мне, Эвансов убил ты?

– Ты думаешь, я на это способен? – отвернувшись и отойдя на шаг, спрашивает Патрик.

– Я видела, на что ты способен.

– Нет, ты ошибаешься. – Он отрицательно качает головой. Молчание. Оно длится целую вечность. – Я не убийца. Я его сын.

У меня подкашиваются ноги, вновь опускаюсь на пол.

– Мы с детьми были дома, в это время мне позвонил отец. Он был пьян и на чем свет стоит проклинал Джона Эванса, который отнял у него и дом, и работу. В голосе отца мне почудилось что-то страшное. Я слышал такие ноты и раньше, – переведя дыхание, продолжает он, – поэтому вскочил в машину и помчался сюда. Но опоздал. Здесь все было в крови. Никогда не видел столько крови. Отца мне удалось увести. А Хупер как раз ломал топором дверь.

– Нет… – бормочу я.

Слезы катятся градом.

– Отца никто не видел, ни один человек. Но все знали про Мари, про Яна и его ссору с Джоном Эвансом. – Патрик снова опускается передо мной на корточки. – Сара, не надо меня бояться. Я никого не убивал. Никогда.

– Но ты не признался, что это сделал твой отец, и невиновный отправился в тюрьму.

– Хупер сидел и раньше. За нападение. Он чуть не убил человека, так что вряд ли его можно назвать невиновным. Он далеко не святой.

– Но убийство совершил твой отец! Мари Эванс, маленький мальчик…

Патрик вскакивает, трясет головой, начинает метаться из угла в угол.

– Хватит! Прекрати. Уже ничего не исправить. Отец… Отец напился и не соображал, что делал. А потом… Я не уверен, что он вообще что-нибудь запомнил. Во всяком случае, он никогда не говорил о том дне ни слова.

Муж смотрит куда-то поверх моей головы.

– Однажды отец забыл, что запер меня в подвале. Потому что был пьян. Я просидел здесь несколько дней и думал, что здесь же и умру. Вот когда меня у них забрали.

– О господи! – Чтобы не закричать, зажимаю ладонями рот.

– Сейчас это не имеет значения. Давай смоем эту кровь, заставим о ней забыть.

Ползу к двери, но на пути вырастает Патрик.

– Я все еще вижу сны, – говорит он.

Ничего не хочу больше слышать. Поднимаюсь на цыпочки, чтобы, как только он отойдет, подобно женщине на рисунке сына, убежать по лезвию ножа. Возьму детей и убегу, и пусть морской бриз, о котором я грезила столько лет, унесет нас отсюда.