Женщина в янтаре - [90]

— Еще один день в задницу, — скажет он. После чего наклонится надо мной и спросит:

— Ты спишь? Ты же, черт побери, не спишь. Ты просто притворяешься.

Пока он будет изучать мое лицо, я упорно не буду открывать глаза.

В конце концов Джо отвернется, то ли поверив, что я сплю, то ли так и не разобравшись, сплю я или притворяюсь. Он примется перекладывать подушки, пару раз стукнет по ним кулаком.

— Проклятые подушки, — скажет он. — Думаю, за те деньги, что я зарабатываю, я могу хотя бы нормально выспаться. Но тебя заботит только твоя идиотская семья и чертовы твои студенты, да книги, чтоб было куда нос ткнуть.

Недолго он повоюет еще с подушками. Наконец уляжется, дыхание станет ровным, он вот-вот заснет.

Я встаю и иду в свою рабочую комнату. Но чаше и я забываюсь тревожным сном. В четыре часа утра я обычно просыпаюсь, вся в холодном поту, сердце готово выскочить, меня что-то испугало, но что, я даже не пытаюсь назвать. Я уже смирилась с этими жуткими сновидениями и отвратительными приступами липкого страха. Нужно просто ждать, пока дыхание не станет глубоким и ритмичным и я не перестану дрожать. Когда я прихожу в себя настолько, что можно встать с постели, не разбудив при этом Джо, я на цыпочках спускаюсь на первый этаж и сажусь за стол, работаю, пока не начинает светать. Днем я запрещаю себе думать о ночных страхах.

Но на сей раз Джо не засыпает.

— Ну, Иисус твою Христос, — бормочет он все громче. — Точно так я мог бы и не приходить домой. Точно так мог всю ночь пьянствовать, ведь между нами секса нет и в помине. Ты, как и твоя мать, холодная стерва. Она тоже все закрывалась в своей комнате, старика твоего выставляла. Надо было ее как следует…

— Джо, спи, пожалуйста.

— Боже милостивый, вот уж недотрога выискалась. Ни слова о ней не скажи, а-а, в общем-то это твоя проблема. Что ж удивительного, что меня время от времени куда-нибудь тянет.

Он выразительно вздыхает и начинает все сначала.

— Ты вообще-то меня слушаешь? Скажи хоть что-нибудь, скажи, Бога ради. Скажи, что ты расстроена оттого, что у меня в ресторане не берут мясо и дорогие вина. Эти идиоты «зеленые», эти проклятые защитники прав животных, могу поспорить, летом они тоже мне весь бизнес изгадят. Ты можешь хоть раз в жизни со мной поговорить? Что с тобой? Чокнутая, стерва заморская. После смерти матери совсем сдвинулась.

Он уже успокаивается, скоро замолчит.

— Я хочу спать, — говорю я.

— Спать? И чего это тебе спать приспичило, как только я домой пришел? Вот еще одна твоя проблема.

Обиженным голосом он начинает перечислять все мои проблемы и делает вывод:

— Тебе просто жалко саму себя, потому что у тебя мать умерла. Мне все это опротивело. В университет ты с таким кислым лицом не тащишься. А все потому, что я не из тех академиков, которые изображают из себя невесть что, или из любимых твоих феминисток…

Я слышу горечь в его голосе. Все это до ужаса знакомо. За двадцать два года супружеской жизни подобные сцены повторялись сотни раз. Обычно я выжидаю, пока не пойму, что он вот-вот замолчит. Тут мне становится его жалко, я бросаюсь его утешать, укрываю одеялом.

Мне и сейчас надо бы сделать то же. Забыть все неприятные слова, попробовать закончить все миром. Джо так старается мне угодить. Я верю ему, когда он говорит, что любит меня, и утверждает, что никто другой меня бы не вынес. Он никогда не оставит меня, как оставляли другие. Джо и пить ради меня бросал несколько раз, хотя всегда ненадолго.

Но если я сейчас к нему прикоснусь, никогда ничего не изменится.

— Сколько угодно женщин, которые из кожи вон лезут, только бы меня в постель уложить, — говорит Джо. — И не думай, что вокруг меня никого нет, вьются, только успевай отбиваться. Если честно, я в любую минуту могу женщину заполучить, в баре полным-полно желающих. А ты и на лету не даешь. Все феминизм твой растреклятый. И это после всего, что я сделал для тебя, для твоей семьи и твоего дорогого сына.

Внезапно он начинает срывать с меня одеяло и кидается на меня. Я отбираю одеяло, кутаюсь в него, а он безуспешно пытается ухватить меня под плотно прилегающим одеялом. Я подтягиваю ноги к груди и крепко сжимаю их руками. Мне страшно разозлить его еще больше. Если я буду вести себя тихо, в конце концов злость испарится и он оставит меня в покое. Я не должна, ни в коем случае не должна плакать, не должна говорить.

Но на сей раз он держит меня крепче, чем обычно. Его пальцы впиваются в мои руки, он пытается оторвать их от ног. Когда это не удается, он наваливается на меня, пытается втиснуть колено между моих ног, выпрямить меня, подмять под себя. Мелькает мысль, что я и это могу стерпеть. В конце концов, что изменится, если даже он меня изнасилует? Столько изнасилованных женщин вокруг, не стоит об этом и говорить. Если бы я вела себя тихо, потерпела бы, все это скоро закончилось бы. Мое сопротивление только больше его разозлит.

Джо удается разжать мои сцепленные руки, после чего он принимается за ноги. Я крепко сжимаю их, как когда-то Хильда, пока не сдалась. Джо удается втиснуть колено между моих ног.

И тут меня буквально захлестывает злость. Я перестаю просто сжиматься в комок, я активно сопротивляюсь. Вначале молча, чтобы ему показалось, что все это не всерьез. Мне удается вырваться из объятий и столкнуть его. Джо гораздо сильнее меня, но у пьяного реакция не такая быстрая, а мне придает сил наконец-то проснувшийся во мне гнев.