Женщина в море - [16]

Вру, наверное. А как будь я помоложе, не ринулся бы я в бой за эту красоту с кем угодно, хоть с этим красавцем, что справа от меня? Не исполняю ли я роль известной лисицы перед неким виноградом? Грустно.

Кстати, взглянув на Валеру, замечаю и на его лице ту же напряженность, что у Людмилы, и тут только догадываюсь, что приглашен не на прогулку, а на разговор, и предположение оправдывается немедленно. Глохнет мотор, и вся синь людмилиных глаз обращена на меня, а Валера прикашливает сбоку не то деловито, не то смущенно.

- Что-нибудь случилось? - спрашиваю Людмилу, помогая ей. И тут же благодарный взмах ресниц.

- Знаете, я рассказала Валере о вас, ну, что вы прошлый раз... какая у вас жизнь была и вообще...

Я принужденно хмурюсь и озабочен единственно тем, чтобы не покраснеть. Стыд за дурацкую исповедь просто душит меня, я даже будто глохну от стыда и оттого плохо слышу Людмилу.

- Мы с Валерой решили, что, кроме вас, нам никто помочь не может. И полно вроде друзей, а довериться сейчас никому не можем.

- В чем дело-то? - спрашиваю с нарочитым спокойствием и даже небрежностью.

- У мамы плохо... Ну, в общем, и у нас тоже... Дом опечатали, машину забрали, катер только успели сплавить... Но не в этом дело... Есть шанс ей помочь, ну, маме, то есть... Валерка, может, ты?..

Конечно, Валера наверняка более толково может объяснить суть, но мне все же хочется, чтобы говорила Людмила, и я торопливо пресекаю Балерину готовность вступить в разговор.

- Если я могу быть полезен... если вы так считаете, то говорите просто и ясно, что нужно сделать.

Интересно, а что я могу сделать? По-моему, решительно ничего. А жаль. Но пусть говорит, а вдруг...

Людмила колеблется и при этом пристально смотрит мне в глаза, в ее взгляде что-то незнакомое мне, возможно, я впервые вижу ее такой серьезной, да и что, собственно, я о ней знаю, как о человеке? Наверное, потому я немного взволнован и разговора жду, как радость.

- Понимаете, маме могут дать условно, это же почти свобода... Нужно сдать деньги...

- Деньги! - восклицаю я в отчаянии. - Да я их даже украсть не умею, не только иметь!

Моя реплика приводит Людмилу в замешательство, она оглядывается на Валеру, у него почему-то улыбка на лице, и почему-то Людмила в ярости от этой улыбки. Между ними в пару секунд разыгрывается непонятная мне пантомима, но все это только на секунды.

- Вы не поняли. Конечно, не о ваших деньгах речь. Сдать нужно полмиллиона...

- Сколько? - переспрашиваю, охрипнув.

- Они есть, эти деньги, - торопливо поясняет Людмила, - есть в одном месте... И если их сдать следствию, то маму практически выпустят.

Я все еще полностью не пришел в себя от суммы, но с сомнением качаю головой.

- Что-то я не слышал, чтобы людей, оперирующих такими суммами, выпускали. Снизить срок - это еще куда ни шло...

Взгляд Людмилы тревожен. И я не хочу передавать ей фразу оперативника относительно "червонца", что определенно уготован ее матери.

- Им очень важно найти эти деньги, но они их никогда не найдут.

- Они принадлежат вашей матери? - спрашиваю осторожно, ведь кто знает, какие в их мире правила относительно обмена информацией. Уловив колебания, спешу понравиться.

- Ради Бога, не говорите ничего, что мне не нужно знать, я только хочу понять ситуацию.

- Вам мы можем сказать все, я теперь знаю. Вы не из тех, кто продает.

Комплимент весьма сомнительный, я предпочитаю не реагировать на него.

- Эти деньги из дела, понимаете, ну, из общего дела... Я не знаю, как вам объяснить.

- Из дела. Это я понимаю. И что дальше?

- Их нужно взять, - говорит Людмила тихо и почти моляще смотрит мне в глаза.

- Каким образом?

- Господи, Людка, - теряет терпение Валера, - кончай темнить. Украсть нужно эти деньги, вот что.

- И отдать государству, - поспешно комментирует Людмила.

- Еще можно сказать: изъять и вернуть государству, - с усмешкой бурчит Валера.

- Веселенькое дело, - цежу я, пытаясь ускользнуть от Людмилиных зрачков.

- Понимаете, мне участвовать в этом нельзя, у меня должно быть железное алиби, иначе они меня убьют.

- Кто?

- Ну, эти, у кого деньги. А Валерка один не справится, нужно, чтоб его кто-то подстраховал. Вас никто не знает. А больше мы никому довериться не можем...

- Знаете что, - говорю я, - слишком много информации сразу и слишком жарко. Давайте-ка искупаемся, а потом продолжим разговор.

Мое предложение принимается активно, но я все же успеваю выброситься первым, при этом чуть не опрокидываю лодку и отбиваю ноги о борт.

Боль отрезвляет меня совершенно, то есть включает мозг и выключает эмоции. Я спешу отплыть подальше и хотя бы условно оказаться одному, мне это очень нужно, немного мешают волны, мне бы сейчас полный штиль, чтобы не трепыхаться на спаде волны...

Итак, мероприятие, в которое меня вовлекают мои юные друзья, весьма сомнительно по характеру. Но прежде всего я должен ответить на вопрос: что будет, если я откажусь? По всем правилам, то есть по правилам моей жизни, я должен отказаться. С какой стати я должен нырять в чужую грязь? В сущности, предстоит совершить грабеж награбленного. Однажды на государственном уровне был благословлен этот лозунг и этот прием реализации справедливости. Справедливость не реализовалась, но породила зло, неслыханное в истории. Но это в государственном масштабе. Здесь же конкретный случай: нужно помочь женщине, той самой, которую я уже спас от смерти. А теперь от тюрьмы?