Женщина в Гражданской войне - [46]

Положение на фронте ухудшалось. Недели за две до ухода из Пятигорска была прервана наша связь с центром через Святой крест. С фронта поступали противоречивые сведения. Неясным было наше положение. Со ставропольского фронта шли сообщения о том, что белые приближаются. Зашевелилось контрреволюционное казачество, начались кулацкие восстания.

До самого последнего момента мы оставались в Пятигорске, ожидая подкреплений, надеясь, что кольцо белых будет прервано и мы сумеем пробраться в центр. Наконец мы убедились, что у нас остается один путь для отступления — через станицы на Владикавказ.

Перед нашим уходом из Пятигорска я работала в качестве народного заседателя в ревтрибунале. У меня скоро должен был появиться ребенок, но я буквально до последнего дня ходила в ревтрибунал.

Помню, разбиралось дело о фальшивомонетчиках. Я почувствовала сильные схватки и побежала домой.

Роды наступили в тот же день. Родилась девочка.

Началось отступление. Меня с ребенком усадили в фаэтон. Это было пятого или шестого января. Со мной ехали сестра Анджиевского и мой шестнадцатилетний братишка Ваня. Анджиевский с членами исполкома и коммунистическим отрядом отступал из Пятигорска последним. Для подпольной работы в Пятигорске были оставлены товарищи.

В станице Зольская нас догнал Анджиевский. Мы поехали дальше.

Жуткую картину представляло наше отступление. С нами двигалась армия тифозных. Люди шли, закутанные в одеяла, шатаясь и падая. Многие, упав, уже не вставали. Тифозные подходили к нашему фаэтону и требовали освободить его, но, видя больную женщину с грудным ребенком, молча отходили. Сотни людей стонали, плакали, бежали, боясь попасть в лапы белобандитов. Каждый знал, что идет он на смерть, что, вероятно, умрет в дороге, но сознание, что умрет он среди своих товарищей и друзей, подкрепляло и утешало. На снегу валялись люди в серых шинелях и одеялах. Добравшись до станицы, товарищи выпрашивали у казаков подводы и ехали подбирать упавших.

В станицах мы останавливались лишь на самое короткое время, так как белые преследовали нас по пятам. Так мы добрались до Прохладной. Здесь остановились в казачьей избе победнее. В таких избах нас принимали обычно хорошо и делились всем, что у них было. Казачка-хозяйка истопила печку, потом обегала соседок и достала какую-то посуду. Нагрев в ней воды, она сама искупала моего ребенка. Купала его, плакала и приговаривала:

— Бедное дитятко, куда же ты едешь, что с тобой будет?

Анджиевский старался нас ободрить. Он говорил:

— Ничего, крепче будет!

Наутро в Прохладной мы сели в теплушку и поехали на Владикавказ. Вскоре белые окружили город. Встал вопрос об эвакуации. С поездом, в котором везли документы советов и ценности, отправили меня с ребенком, братишкой и заболевшей тифом сестрой Анджиевского Надеждой. Запрошенная по прямому проводу станция Беслан ответила: «Путь на Грозный свободен, высылайте поезд». Мы отправились в семь часов вечера двенадцатого января. Впереди шел броневик, сзади — другой. В Беслане поезд остановился.

— Почему стоим?

— Неизвестно.

Начальник станции сказал, что путь занят.

Потом узнали, что броневик, шедший впереди, был свален какими-то бандами. Ночью послышалась отдаленная орудийная канонада.

— Товарищи, вставайте! А не то белые возьмут нас голыми руками! — крикнула я.

Вдруг осколок снаряда попал в наш вагон. Он угодил в единственно целое окно. С треском полетели во все стороны стекла, щепки.

Все вскочили и выбежали из вагона. Я передала братишке ребенка:

— Ступай на станцию, я сейчас вытащу Надю и больного товарища.

Брат не расслышал, что я сказала, и побежал за красноармейцами на станцию Назрань.

Я потащила больную Надежду на станцию прямо по земле, потому что у меня не хватило сил поднять ее. Потом побежала за больным товарищем.

Оставив их на станции, я бросилась искать своего ребенка. Я обошла все помещение станции. Комнаты были переполнены больными. В зловонных лужах, в испражнении лежали тифозные. Среди них были и мертвые.

Я расспрашивала, не видал ли кто-нибудь мальчика с ребенком, но никто мне не ответил.

Тогда я выскочила на перрон и тут же наткнулась на офицера. Он вытащил шашку и, размахивая ею, закричал на меня:

— Ты кто такая? Откуда?

— Я пассажирка.

Он схватил меня за руку и стал грозно допрашивать:

— Что ты здесь делаешь?

— Я ищу моего ребенка! Пустите!

Но он не поверил и не пускал меня. Мне было тогда двадцать один год. У меня были длинные косы. Я мало была похожа на мать.

— Какой ребенок? Что вы мелете? — сказал офицер и потащил меня в помещение станции. Он втолкнул меня в комнату телеграфистов и сказал им:

— Смотрите за ней, она безумная.

Уходя, он запер дверь на ключ.

На столе бешено трещали аппараты, видно, кто-то усиленно пытался связаться со станцией, но телеграфисты не подходили к столу, а стояли поодаль и смотрели в окно. Не разобравшись, кто находится в комнате, я сказала:

— Товарищи, подойдите к аппарату, скажите Владикавказу, что белые уже в Беслане, что наш поезд разбит.

— Мы не товарищи! — отозвались они. Замолчите, не то мы вас заставим замолчать!

И один из них схватил винтовку.

Тут я увидела, что это предатели. Что мне было делать? Я достала револьвер, подаренный мне Анджиевским, и приготовила его на случай, если придется покончить с собой.