Женщина в Гражданской войне - [41]

— «Отче наш» читай, да так, чтобы все слышали.

Алешка быстро затараторил молитву. Иногда он путал слова, и тогда у офицера медленно подымалась рука с плеткой.

Парень морщил брови, видимо, старался припомнить и, глотая слезы и целые фразы, поспешно продолжал.

— Хватит! — вдруг зычно приказал офицер. — С ними пойдешь, — кивнул он на отобранных пленных, — а чтобы в другой раз неповадно было с босяками ходить, всыпать ему пятьдесят горячих.

Несколько человек бросилось на парня. Он визжал, вырываясь из рук. Казак стащил с него сапоги, урядник схватил за штаны и рванул их вниз.

Кто-то охнул, несколько человек громко захохотало, по толпе пронесся гул и свист.

— Да это же баба, ваше благородие, баба это! — перекрывая гул, заорал урядник и, присев на землю, залился тонким, взвизгивающим смехом.

Офицер с любопытством рассматривал лежащее на земле женское тело и злобно смеялся. Из казачьей толпы понеслись похабные, обидные слова.

— Баба! — крикнул офицер, когда кругом смолк хохот. — Всыпать ей горячих, чтобы не занималась не своим делом.

Несколько казаков навалилось на тело, двое схватили плетки. Сквозь рассеченную кожу брызнула алая кровь. Бойцы с изумлением и с состраданием смотрели на извивающееся тело.

Только Белецкий из всего отряда знал, что «Алешка» — это девушка Дуня Алексеева.

После двадцатого удара, когда спина покрылась кровавыми ранами, офицер прекратил порку.

— Веди этих, — крикнул он уряднику, показывая на пленных, — в поселок Чеховецкий.

У «Алешки» не было сил подняться. Она лежала, уткнув лицо в землю, чувствуя во рту теплую, солоноватую кровь от прикушенной губы.

Кто-то подошел и ткнул ее в бок сапогом:

— Вставай! Чего разлеглась? Думаешь, тебя дожидаться будем?

Сдерживая стоны, она приподнялась и дрожащими пальцами стала застегивать брюки. Ее душили стыд и злоба. С трудом она подняла веки и неожиданно встретилась с участливым, ласковым взглядом пожилого курсанта. Это сразу как-то изменило настроение. Здесь рядом были свои.

В поселке стоял мамонтовский полк.

Пленных подвели к деревянной, крепко сбитой конюшне. Оттуда пахнуло лошадиным потом и прелым запахом навоза.

— Бабу-то куда в сарай гонишь? — раздался сзади голос казака. — Бери себе, коли хочешь. Командир разрешил.

— Ну вот еще, — перебил его другой, — себе. Она у нас теперь будет общественная.

«Алешка», напрягая последние силы, вошла в конюшню вслед за товарищами. Сзади загремел замок.

С трудом передвигая ноги, она добралась до кучи сухого навоза и, упав на него, тихонько заплакала. Ей казалось, что окончилась жизнь, — кругом белые, от которых не вырвешься, не уйдешь. Она думала о том, что с наступлением ночи их расстреляют где-нибудь за выгоном, а до этого успеют надругаться, в особенности над ней как над женщиной. И от жалости к себе и к своей такой короткой жизни она заплакала еще сильней.

«Алешка» пришла в себя. Чья-то теплая рука погладила ее по плечу.

— Что, дочка, больно? — раздался незнакомый голос. — Как они, гады, тебя разделали! Может, покурить хочешь?

Человек, шаря в темноте, сунул ей в руку крученку и чиркнул спичкой. И в отсвете загоревшегося огня она на короткий миг заметила знакомый взгляд пожилого курсанта. Табачный дым приятно закружил голову, теплотой разлился по телу и притупил боль.

— Как же ты сюда попала? Вот никто не думал, что девка. Я решил, что мальчонка, — снова раздался хрипловатый голос и, немного помолчав, человек нерешительно сказал: — Вот я приглядывался все давеча. И никак не пойму, где ж я тебя видел раньше. Ты с какой местности?

— В последнее время из Воронежа, а как стали белые наших теснить, пошла на фронт. В штабе полка работала политработником, бойцом была, сестрой.

— В Воронеже? Да, ну, конечно, там. Только вот где — не припомню.

— А ты в первом райкоме не бывал? — спросила «Алешка».

— В первом райкоме? Ну, конечно, бывал. Вот и вспомнил, обрадовался он, — на секретаря райкома ты похожа — женщина там. Может, сродственница?

«Алешка» засмеялась:

— Нет, не сродственница. Сама я это.

— Товарищ Алексеева?! — удивленно сказал боец, и в голосе его послышалась радость. И как же это я сразу не признал? Вид у тебя другой стал. Видишь, что одежда значит. Ну что ж, здравствуй!

Они долго молчали, и в темноте только видно было, как вспыхивали огоньки крученок.

— А ты сама из каких будешь? — прервал молчание боец. — Тоже жизнь, должно быть, не сладка была?

— Из каких? — повторила его вопрос «Алешка». — Отец сторожил щебные ряды, мать ходила на поденную. Умерли они: надорвались. А я с детства по хозяевам жила — портняжному делу училась. Сам знаешь, какая жизнь, — мало сладости. В восьмом году мы в городе организовали «союз иглы». Вот тут-то я и сошлась с товарищами. Только тогда еще глупа была — мало понимала. А как союз разогнали, пришлось из города уехать. Вот знаешь, — слегка приподнялась она на локте, у каждого человека в жизни есть момент, когда он твердо почувствует, где его дорога. Случилось это у меня в Одессе. Встретила я там ссыльных большевиков. Вот тут-то они и помогли мне стать настоящим человеком. Читать я стала, работать научили. И пошла новая жизнь: из города в город, от работы, к другой. Весь я Северный Кавказ изъездила, сколько людей повидала. Ведь в партии я с четырнадцатого года, скрываться немало пришлось.