Женщина в черном - [74]

— Не надо, дедушка.

— Что не надо?

— Никого не нужно звать. Дядя Семен и Глафира Сергеевна в цирке, придут не раньше одиннадцати, а тетя… Это она открыла дверь этому типу и привела его сюда.

— Что?! Ничего не понимаю. Причем тут цирк и… все, что ты сказала?

— Сейчас я все объясню, — пришел на помощь Инге Никита. — Этот налетчик не просто грабитель, решивший поживиться вашим добром. Это аспирант профессора Строева, некто Вячеслав Погодин. Шеф дал ему задание выкрасть материалы ваших научных открытий. Для этого они подкупили вашу жену… Простите, Лев Яковлевич, но Инга все знает, — поспешил пояснить Никита, перехватив растерянно-тревожный взгляд, брошенный академиком на Ингу. — Так вот, Анна Петровна согласилась помочь им в этом черном деле, провела Погодина в дом и открыла дверь в вашу лабораторию. Ну, а мы с Ингой… Мы разгадали этот отвратительный заговор, инсценировали сегодня вечером коллективный поход в цирк — вот почему Семена Макаровича и Глафиры Сергеевны нет дома, а сами вернулись потихоньку сюда, спрятались в чулане, что под лестницей, и когда увидели, как Анна Петровна открыла дверь и впустила Погодина к вам наверх, то постарались, насколько это было в наших силах, сорвать замысел Строева.

— Так-так-так… Насколько это было в ваших силах… Ну, знаете, молодой человек!..

— А это тот самый Никита, дедушка, — поспешила пояснить Инга, — о котором я говорила…

— Да понял я, стрекоза. Понял сразу, как только увидел его. Только не мог сообразить, как он оказался здесь. А теперь… Так вот ты каков, Никита Гамов, мятежный аспирант, бросивший вызов самому Разину, а теперь еще и Строеву. Прав был Берг, достойный выбор сделала наша Инга. А теперь так. Ты, Инга, спустись вниз, позвони из автомата Петру Эдуардовичу: наш телефон выведен из строя. Или дойди до них сама, это же совсем рядом. Пусть он сейчас же придет к нам. Лучше с сыном.

— С Павлом Петровичем?

— Да, хирург нам не помешает. А ты, Андрейчик, иди спать, время позднее. Вел ты себя сегодня молодцом. Обещанный конструктор будет завтра у тебя на столе.

— Ну, дедуля, я же не из-за конструктора. Я как увидел этого, с ножом, а ты связанный на полу… Как услышал, что он всех нас хочет зарезать… А тут, смотрю, эта бутылка… Ну и…

— Верно, верно, мой мальчик. Ты всех нас спас. Ты настоящий герой. А сейчас иди спать. Иди, иди, мой хороший! Ну, а мы с дядей Никитой посидим здесь, покараулим ночного гостя. Да и… Нам есть о чем поговорить. Только ты приляг, Никита, вот сюда, на тахту.

39

— …Мне, конечно, нелегко было вызволить мальчика из дома ребенка, — продолжал Гридин свой рассказ, прихлебывая из стакана крепкий чай с ромом, который успел приготовить, чтобы подкрепить Никиту. — Пришлось использовать все связи, подключить всех друзей и знакомых. Но это еще не все. Сразу пришлось столкнуться с массой чисто бытовых проблем. Надо было переоборудовать верхний этаж дома так, чтобы ни один человек, включая Ингу, не мог догадаться, что там живет еще один маленький член нашего семейства. Нужно было найти какого-то подходящего человека, какую-то добрую, порядочную женщину, которая смогла бы стать и нянькой, и медсестрой, и воспитательницей беспомощного ребенка. К тому же такую, которая сохранила бы в тайне все, что касалось Андрюши. Мне удалось с помощью Семена Макаровича сделать и это. Глафира Сергеевна оказалась именно таким преданным нам человеком. Хотя досталось нам обоим… Но я дал слово Боре с Люсей на их могиле сделать их сына нормальным человеком. И, как видишь, выполнил свою обещание.

Правда, для этого понадобилось свыше десяти лет напряженнейшего труда. Ведь то, чего я достиг в последние годы работы в институте, было всего лишь «пробой пера». Понадобились еще сотни операций на животных, тысячи всевозможных экспериментов в лаборатории. И все это, прямо скажем, не в идеальных условиях. Что стоила стена отчуждения моих коллег, бесчисленные угрозы властей, нелепые слухи, ползущие по городу.

Зато теперь я смогу подарить людям действительно многообещающее открытие. Но какой ценой! Я имею в виду Андрюшу. Нет, не то, что ему пришлось быть в какой-то мере подопытным кроликом. Это было необходимо и для него. И я не сделал ничего, что могло бы хоть немного сказаться на его здоровье. Я говорю о неизбежных психических последствиях, какие могут иметь место в развитии ребенка. Ведь все двенадцать лет он вел, по сути дела, жизнь отшельника.

— Как, все двенадцать лет не выходил из стен этого дома?!

— Нет, что ты! Летом мы частенько вывозили его в деревню, к родителям Глафиры Сергеевны: там никто не знал ни меня, ни истории Андрюши. Для всех мы были лишь дедом с внуком, снявшими у них комнату под дачу. А в последнее время, когда Андрюша смог уверенно держаться на ногах и владеть обеими руками, мы выходили по ночам погулять в наш сад.

— Только по ночам?

— Как же иначе? Я уже сказал, что мальчик был взят из дома ребенка, мягко говоря, не совсем законным образом. Но главное — в свое время с меня взяли официальную подписку, что я под страхом уголовной ответственности ни в коем случае не повторю медикаментозного воздействия на генотип человека. Это было более чем опасно. Меня страшило не возможное наказание, а то, что, раскрыв мое «преступление», власти отберут Андрюшу, и он останется калекой на всю жизнь.