Женщина в черном - [3]

Той ночью в воздухе было что-то особенное, что воскрешало мои детские ощущения и, несмотря на мой преклонный возраст, наполняло грудь волнением. Вероятно, это настроение перешло ко мне от маленьких мальчиков. Я и представить себе не мог, что мои мысли будут настолько взбудоражены и картины прошлого, которые я считал давно умершими, опять воскреснут. Мне казалось невероятным снова очутиться во власти смертельного ужаса и душевного смятения, несмотря на то что причиной этому будут всего лишь яркие воспоминания и ночные кошмары.

Бросив последний взгляд в морозный сумрак, я с удовлетворением вздохнул, позвал собаку и вошел в дом. Я думал лишь о трубке и стакане хорошего солодового виски, которыми смогу насладиться у потрескивающего камина в окружении моей семьи. Когда я пересек коридор и вошел в гостиную, мною тут же овладело ощущение благоденствия, не покидавшее меня все время, что я жил в поместье Монкс, чувство, которому вполне закономерно сопутствовало другое — сердечная благодарность. Я вознес хвалу Господу, когда увидел моих близких, уютно расположившихся вокруг пылающего камина, где Оливер разжег необычайно яркое и опасно высокое пламя, положив в очаг большую ветку старой яблони, которую мы срубили в нашем саду еще осенью. Оливер был самым старшим из сыновей Эсми и всегда отличался удивительным сходством и со своей сестрой Изобель (сидевшей рядом со своим мужем — бородатым Обри Пирсом), и с младшим братом Уиллом. У всех троих были приятные округлые простые английские лица со светло-каштановыми бровями, ресницами и волосами — точно такими же, как у их матери, пока ее волосы не тронула седина.

В то время Изобель едва исполнилось двадцать четыре года, но она уже родила троих сыновей и хотела еще иметь детей. В ней чувствовались какая-то особенная мягкость и спокойствие, присущие замужней женщине, она была привязана к матери и заботилась о своем муже и братьях как о собственных детях. Казалось, трудно найти женщину более ответственную и благоразумную, нежную и любящую. В спокойном и уравновешенном Обри Пирсе она нашла идеального спутника жизни. И все же временами я замечал, что Эсми поглядывает на нее с тоской; жена не раз делилась со мной, пусть и в очень деликатной манере, как ей хочется, чтобы Изобель была не такой степенной, а чуть более веселой или даже легкомысленной.

Но положа руку на сердце я не разделял ее желания. Я надеялся, что наше тихое и спокойное море ничто не потревожит.

Оливер Эйнли, которому было тогда девятнадцать, и его брат Уилл, на четырнадцать месяцев моложе его, производили впечатление одинаково серьезных, угрюмых молодых людей, однако в ту пору еще не утративших мальчишеской жизнерадостности. Я считал, что Оливер вел себя слишком легкомысленно для юноши, уже отучившегося год в Кембридже и которому, если он, конечно, собирался внять моим советам, была уготована юридическая карьера. Уилл лежал на животе перед камином, подперев руками подбородок, лицо его раскраснелось. Оливер сидел рядом. Время от времени они начинали сучить своими длинными ногами, толкать и колотить друг друга, сопровождая свои действия грубым гоготом, словно они снова стали десятилетними мальчишками.

Младший сын Эсми — Эдмунд, — по обыкновению, сидел в стороне от остальных. Он вел себя так не из-за враждебности или замкнутого нрава, но от своей врожденной утонченности, сдержанности и страсти к уединению, что всегда его отличало от остальных членов семейства Эсми. Даже внешне он не был похож на них: бледный, длинноносый, с иссиня-черными волосами и голубыми глазами. Эдмунду уже исполнилось пятнадцать. Я знал его давно, но понимал с большим трудом и всегда в его присутствии испытывал чувство неловкости, хотя по-своему любил, даже в какой-то степени сильнее, чем других детей.

Гостиная в особняке Монкс представляла собой длинную комнату с низким потолком и высокими окнами, расположенными друг против друга. Теперь шторы были плотно задернуты, но днем помещение прекрасно освещалось с севера и юга. В тот вечер над камином висели фестоны и гирлянды из свежих хвойных ветвей, собранных днем Эсми и Изобель, в них вплели ягоды, золотые и алые ленты. В противоположном конце комнаты стояла рождественская ель со свечами и игрушками, а под ней — целая гора подарков. Были и цветы — белые хризантемы в вазах, а посреди комнаты на круглом столике, сложенные пирамидкой, лежали позолоченные фрукты и возвышалась чаша с апельсинами, посыпанными гвоздикой. Их пряный аромат наполнял комнату и смешивался с запахом хвои и дыма. Именно так и должно пахнуть настоящее Рождество.

Я уселся в свое кресло, немного отодвинул его от огня и принялся чистить и раскуривать трубку. Когда же я наконец затянулся, то понял, что прервал задушевную беседу, которую Оливеру и Уиллу не терпелось продолжить.

— Итак, — сказал я, выпуская небольшое облачко табачного дыма, — что все это значит?

Последовала пауза. Эсми покачала головой и улыбнулась, склонившись над своей вышивкой.

— Подождите…

Оливер внезапно вскочил и начал быстро ходить по комнате, выключая каждую лампу, кроме тех, что были на рождественской елке, стоявшей у противоположной стены. Когда он вернулся на место, камин остался единственным источником света, позволявшим нам разглядеть лица друг друга. Эсми недовольно заворчала, однако ей пришлось отложить шитье.