Женщина справа - [12]

Я видел эти фильмы только по одному разу каждый, когда мне было 16 или 17 лет, по случаю составления программы небольших кинотеатров района. Сидя в темноте, я с беспокойством ждал ее появления и, когда это происходило, чувствовал себя виноватым, что не испытываю никаких эмоций. Теперь я был совершенно бесчувственным.

Уже во время учебы в университете на вечеринке с обильными возлияниями я имел неосторожность заговорить о своей матери со студентом третьего курса, которого считал своим другом. У меня было обыкновение, выпив лишнего, приниматься изливать чувства или стараться привлечь к себе внимание. Я не особенно хорошо помню ни как об этом зашел разговор за столом, ни что я такого рассказал в тот вечер, но дело в том, что на следующий день мою историю знала половина кампуса.

Мой «секрет» разлетелся повсюду, будто пыль на ветру. Я, обычно сдержанный и неприметный, обрел всеобщую популярность, такую же нездоровую, как и внезапную. Когда я проходил, мне вслед оборачивались. Меня окликали повсюду: в аудиториях, в библиотеке, в кафетерии: «Эй, Бадина! То, что говорят, это правда?» Девушки, которые до сих пор никогда меня не замечали, принялись сами подходить и выражать настораживающее сострадание, будто я десятилетний мальчишка, только что потерявший родителей в автокатастрофе. Для некоторых из них демонстрация сочувствия быстро превратилась в кривляние. Они строили глазки, клали мне руки на предплечья, осторожно качали головой, чтобы побудить меня к откровенностям. В своей огромной наивности я тогда не понимал, что они со мной заигрывают. Когда же я пытался перевести разговор на другую тему, то видел, как в их взглядах гаснет крохотный огонек интереса, порожденный моим положением сироты. Ситуация была нездоровой: я был словно один из тех серийных убийц, которые, ожидая исполнения приговора в камере смертников, получают со всех концов страны от своих «поклонниц» пламенные письма и предложения пожениться.

Однажды утром я обнаружил в своем почтовом ящике экземпляр книги, которая, кажется, вышла в начале 80-х. В ней рассказывалось о скандалах и уголовных делах, которыми была буквально усеяна история Голливуда. Автором ее был преподаватель университета в Огайо. На достаточно безвкусной обложке был изображен ролик кинопленки, покрытый большими пятнами кетчупа, изображающего кровь. Листком с рекламой канцелярских товаров, вложенным посредине книги, была отмечена глава в десяток страниц, посвященная исчезновению моей матери. Кто положил эту книжонку ко мне в ящик, я так и не узнал и никогда не старался узнать. Может быть, одна из моих новых поклонниц или, что более вероятно, студент с кинематографического отделения, одержимый убийством Шерон Тейт[22] или смертью Мерилин. Я прочитал только заголовок — «Тайна Элизабет Бадина» — перед тем как швырнуть это произведение в первую попавшуюся урну. С какой целью мне был сделан этот подарок? Кто-то подумал, что этим доставит мне удовольствие? Или что я из чистого мазохизма стану поворачивать нож в ране, которая так и не зажила?

На этом дело не закончилось. Один писака из университетской газеты, мечтающий однажды заполучить Пулитцеровскую премию, целыми днями преследовал меня, упрашивая дать интервью. Это был хитроватый тип с лицом, покрытым угрями, и с неестественной манерой говорить. С блокнотом на спирали в одной руке и ручкой в другой он торчал под дверью моей комнаты и повсюду сопровождал меня, обещая ни много ни мало сделать из меня «живую легенду кампуса». При этом он забывал уточнить, что сенсационная новость даст ему возможность написать о чем-то другом, кроме обычных результатов соревнований по атлетике и баскетболу. Он не отвязался, пока я в открытую не пригрозил ему. Три дня спустя в рубрике «Это было вчера» он опубликовал бесконечную статью о моей матери, представляющую собой неуклюжую компиляцию из газетных материалов, которые он, должно быть, разыскал в библиотеке. Единственное, что, без сомнения, принадлежало его перу — это мстительные выпады в мою сторону. Меня изобразили спесивым, не в меру амбициозным студентом, который в поисках популярности бессовестно эксплуатирует ужасную семейную драму.

Увидев, что я, весь кипя от ярости, нагрянул в комнату, которую занимала газета, он, испуганно поскуливая, удрал в коридор. Не помня себя, я помчался за ним, осыпая его всеми известными мне ругательствами. Двое парней, гораздо крепче меня, попытались меня перехватить, но я изо всех сил отбивался, чтобы избавиться от их хватки.

Думаю, это был единственный раз в жизни, когда я действительно был способен кого-то убить. Не было ни яростного сражения, ни кровавой схватки. Разбирательство, затеянное, чтобы восстановить мою попранную честь, было задушено в зародыше. До смерти перепугавшись, борзописец пропустил ступеньку и кубарем полетел вниз, что закончилось для него сломанной рукой и трещинами в ребрах. Мне же это происшествие стоило вызова к декану. Чтобы не терять лицо, мой недруг заявил, будто я трусливо столкнул его с лестницы. Его словам поверили лишь наполовину. Позорная статья, ставящая университет в двусмысленное положение, явилась для меня смягчающим обстоятельством. Никто не подал жалобу. На месяц нас обоих отстранили от занятий. С того дня я прослыл в кампусе странным типом, от которого лучше держаться подальше. Я ничего не сделал, чтобы избавиться от такой репутации, и поклялся никогда больше ни с кем не говорить об этой истории.