Женщина на грани нервного срыва - [4]

Вытягивая через соломинку со дна стакана последние капли своего бодрящего утреннего коктейля, я вдруг поняла, что лишь у меня одной из всех моих знакомых «за тридцать» (до моего тридцать пятого дня рождения оставалась ровно неделя) нет ни постоянного спутника жизни, ни дома в кредит, ни даже кошки. Я боялась обязательств сильнее, чем большинство моих друзей-мужчин. Меня, как и многих женщин моего возраста, раздирали противоречивые эмоции: страх связаться с человеком, которого я не люблю нежно, искренне, до умопомрачения, — и боязнь одиночества; стремление остепениться, родить детей — и нежелание потерять столь ценимую свободу и независимость.

В последнее время сразу несколько моих друзей и коллег осторожно высказались в том духе, что, возможно, мне стоит «с кем-то поговорить» (в смысле — с психотерапевтом, а не с закадычной подружкой). Но такая перспектива меня не привлекала. К мозгоправам я относилась брезгливо-насмешливо. Вы предлагаете мне платить человеку за то, чтобы он сообщил, будто я использую — или пытаюсь использовать — юмор для самозащиты? Чтобы он рассказал мне, почему я не люблю открывать людям душу? Поведал, что я стремлюсь заслужить папино одобрение? Я это знаю и без него. «Психотерапия, — сказала мне однажды Луиза, — переворачивает с ног на голову все, что, как тебе казалось, ты знаешь о других и о самой себе». Может, для кого-то это и справедливо, думала я, но со мной этот номер не пройдет. Никто и никогда не сможет узнать меня лучше, чем я сама.

Но в то утро я уже не чувствовала такой уверенности.

Я снова вспомнила бабушку, которая в моем возрасте одна растила девятерых детей в тесной съемной квартире, пока ее муж сражался на войне, а позже работал на верфи. Я сравнила свою жизнь с жизнью моей мамы, которая в тридцать пять трудилась в ночную смену медсестрой в отделении для престарелых, воспитывала двух дочерей и тащила на себе весь дом, когда папа работал вдали от дома. Я подумала о выдающихся людях, с которыми мне выпала честь познакомиться за время работы журналисткой, — людях, прошедших через войны и геноцид, переживших невообразимые потери, но нашедших в себе силы и стойкость, чтобы продолжать жить. Мне навсегда врезались в память слова человека, который потерял ребенка при ужасающих обстоятельствах: «Жизнь нельзя отложить на потом. Жить надо сейчас. Не надо ждать чуда и надеяться на какие-то прекрасные события в будущем; учитесь жить, пока не стало слишком поздно».

Я вспомнила этого человека, и мне стало вконец стыдно. И в самом деле, чего я жду? Что за манера начинать по-настоящему ценить свою короткую жизнь, только когда приключится что-нибудь ужасное? Какая жестокая ирония судьбы. У меня была отличная работа, прекрасные друзья, крепкое здоровье — но я постоянно бежала. От любви. От обязательств. У меня за плечами не было никаких трагедий, но я страдала, жизнь у меня не ладилась. С этим надо было что-то делать.

Я открыла блокнот, купленный по дороге в бар. Изначально я намеревалась известить власти о безобразиях, что творятся на железных дорогах. Вместо этого я накарябала на первой странице: «Путь к выздоровлению» — и начала писать. Бессвязный поток сознания на двенадцать страниц я завершила словами: «Кажется, мне нужна помощь». Это было легче написать, чем сказать. Но просто излить свои мысли на бумаге — недостаточно. Поэтому, пока не прошел запал, я позвонила Кэти и спросила номер лучшего психотерапевта в Глазго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Отрицание

ЯНВАРЬ Я в полном порядке

«Я в полном порядке. Со мной все отлично, замечательно, супер. Я не страдаю хроническим алкоголизмом, наркоманией, анорексией. В детстве меня не запирали в темном чулане, злобный отчим не избивал меня до полусмерти. Я не бывала на войне, мой самолет не захватывали террористы, я никогда не переживала невосполнимую утрату, которая навсегда оставила бы след в моей душе. Я ни разу не была в больнице — ну, то есть, в качестве пациентки, — и, насколько мне известно, все мои друзья и родные пребывают в добром здравии. Видите — со мной все нормально. Вряд ли я так уж отчаянно нуждаюсь в психотерапии».

Я твердила это про себя снова и снова. Голова уже пухла от этой сорочьей трескотни. На часах было семь двадцать утра, на календаре — третий день нового года, и до моего первого сеанса психотерапии оставалось двадцать минут. Я сидела в своей машине возле внушительного многоквартирного дома в викторианском стиле на западе Глазго и раз за разом проговаривала то, что скажу женщине, которой предстояло с места в карьер стать моей подругой и наперсницей. Утренняя мгла постепенно рассеивалась. Стал заметен тонкий слой инея, покрывавший все вокруг — от высокого готического шпиля старого университета до ступенек, ведущих к двери психотерапевта. На улице не было ни души. Только изредка мимо трусил какой-нибудь фанат утренних пробежек или плелся собачник, пожертвовавший сном ради питомца. Снаружи все дышало гармонией и покоем. Внутри моего автомобиля все обстояло иначе. Я лихорадочно переключалась с одной радиостанции на другую, пока не остановилась на программе «Доброе утро, Шотландия», и вывернула громкость почти на полную, чтобы заглушить нескончаемый бубнеж в мозгу. Увы, даже орущее радио не помогло.