Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - [183]

.

Но для исследователя, желающего понять, например, какие модели женственности были актуальны и важны для неглупой, начитанной, способной к саморефлексии девочки 1930-х годов, жившей в советской Москве, дневник со всем его сумбуром и противоречивостью (и именно потому) — ценнейший источник.

Автор дневника — девочка 1918 года рождения, то есть представительница первого советского поколения. Она учится в обычной столичной школе, испытывает влияние отца и матери — людей левореволюционных убеждений, но читает, как можно видеть из дневника, не советские газеты и книги, а в основном классику (особенно часты ссылки на книги М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, И. А. Гончарова).

Во время ведения дневника Нине 15–17 лет, и она переживает период поиска Я, собственной идентичности, и в том числе, а может, и прежде всего — гендерной, что характерно для большинства девичьих дневников. Довольно много записей непосредственно посвящено размышлениям о том, что значит быть женщиной, как определить свою женственность, какие модели женственности принять за образцы. Путь осознания собственной гендерной идентичности связан с процессом гендерной социализации, т. е. приучения или принуждения к исполнению предписываемых гендерных стандартов со стороны родителей и школы. Очень важными являются и отношения с подругами, которые выступают, по выражению психоаналитиков, «в качестве ‹…› отражающих объектов»[1532]. Не менее существенную роль играет и рефлексия над зафиксированными в культурном коде гендерными ролями.

15 декабря 1933 года Нина пишет в дневнике:

Мне очень часто хочется узнать, что думают другие женщины и девочки, тогда бы я окончательно поняла себя. Мы, женщины, не знаем себя, потому что нам не у кого подучиться. Все великие писатели — это мужчины, и, описывая женщин, они смотрят исключительно со своей точки зрения, они нас не знают. А мне так необходимо часто знать мысли женщин, их желания и потребности[1533].

Проанализируем, как процесс гендерной идентификации отражается в дневнике Ниной Луговской, т. е. как в дневниковом дискурсе происходит поиск и выбор подходящих моделей фемининности.

С одной стороны, очевидно, что для Нины важны и влиятельны весьма традиционные патриархатные модели женственности: женщина как украшение жизни мужчины, женщина-соблазнительница и/или милашка, кроткая. Автор дневника не раз пишет об очаровании расцветающей женственности, о желательном для женщины умении очаровывать и властвовать. В своих подругах Мусе и Ире Нина видит «идеальное» воплощение этих типов женственности, вычитанных из русской классики и женских романов[1534]. Муся — «ангорская кошечка», милая, наивная, глупенькая, бессодержательная, «душечка», а Ира — своевольная капризница, женщина-вамп:

Муся ‹…› так всегда нежна и ласкова. Я ее люблю, ее маленькую и изящную фигурку, хорошенькое и нежное лицо, розовые щеки и свежий мягкий ротик. ‹…› Ее болтовня иногда раздражает, так она пуста, бессодержательна и неинтересна, но Муся живет этим…[1535];

Ира — подчиняющая себе натура, она не любит слушаться, а любит, когда слушают ее. Это выдающаяся девочка, она интересна, умна и очень развита, настойчива до упрямства и по-женски своевольна и капризна, что, в общем, дает пленительное ощущение для мужчин и привлекательное — для женщин (запись от 7 апреля 1935 года)[1536].

Нина Луговская много раз признается в дневнике в том, что завидует подругам и другим женственным очаровательницам и хотела бы быть такой же, но не может, потому что Бог не дал ей красоты, изящества и легкости: «В своих мечтах я представляю себя веселой и жизнерадостной девушкой, полной веселья и огня, полной жажды жизни и счастья, а главное — хорошенькой (не смейтесь, пожалуйста)» (запись от 2 июня 1933 года)[1537].

Себя Нина изображает в дневнике с беспощадной критичностью, во многих записях подробно описывая свое, как ей представляется, «уродство»: большие руки, сутулую фигуру, широкую кость, низкую талию,

большой, но далеко не благородный лоб, очень широкие и короткие брови, маленькие кошачьи глаза (зеленые было бы слишком красиво), злые или не выражающие ничего и имеющие при этом такой недостаток, который нельзя скрыть и который изуродовал мою душу[1538], немного вздернутый нос и большие толстые губы, несколько мясистые (запись от 27 июня 1936 года)[1539].

Те детали, которые повторяются в многочисленных дневниковых самоописаниях, складываются в нечто противоположное образу той «женственной женщины», которая в романах классической русской литературы увидена восхищенным и одобряющим мужским взглядом. Несовпадение с этим образцом фемининности вызывает у Нины две реакции. С одной стороны — чувство отчаянного дискомфорта от собственной неполноценности, ненормальности по сравнению с другими женщинами, которые рассматриваются как гомогенная мы-группа:

И кроме того, я с головы до ног женщина. Не дать женщине красоты и обаяния — это насмешка, что ни говори, ведь у женщины крупнейшее место занимает почти безотчетное, всюду преследующее ее желание нравиться, и даже тому, кого не любишь, кто неприятен (запись от 14 марта 1935 года)