Женщина, квартира, роман - [6]

На фирме никто не подозревал, что у меня есть вторая профессия. Я никогда ничего не говорил о том, что пишу в газету, во всяком случае, в самой конторе. Проблема для меня была в том, что после смены чернорабочим я выходил на улицу в грязном костюме. Спецодежды для грузчиков не предусматривалось. Между концом работы и началом выполнения редакционного задания оставалось не так уж много свободного времени. Зачастую у меня даже не было возможности сходить домой и переодеться. Так что я на ходу выбивал рукой пыль из одежды и сплевывал на ботинки, чтобы как-то очистить их от грязи. Тем не менее эти превращения доставляли мне радость, как и сама смена обстановки. Я разглядывал себя в витринах кафе и магазинов и думал: хм, смотри-ка, этот униженный до чернорабочего ученик торгово-коммерческой фирмы идет себе как ни в чем не бывало на пресс-конференцию. Мне нравилось, что я познакомился с другими журналистами, даже с некоторыми знаменитыми из них. Мне нравилось стоять вечером у стойки с холодными закусками и делать для себя записи. Мне нравилось, что я получаю все больше редакционных заданий, в том числе и от других газет. Мне нравилось познавать мир людей, мнивших себя важными персонами, а также общаться с владельцами крупного и мелкого бизнеса, жаждавшими увидеть свое имя в газете. Это означало, что у меня уже есть своя доля в той атмосфере превосходства, которая всегда окружает прессу и тех, кто пишет для нее. И было прекрасно не только иметь повод писать каждый второй или третий день ночью, но еще и получать плату за свой труд, пусть пока и не в полную меру. Волнительным было само погружение в этот другой мир, возможность сидеть в вестибюлях и смежных с ними помещениях, изучать этот кажущийся небрежным стиль жизни. Но одновременно мне нравилось переступать каждое следующее утро порог главного здания известной фирмы, занимающейся так называемым обучением кадров, и дожидаться звонка своего прокуриста.

Однажды вечером, когда я вышел с работы особенно грязным, Гудрун сказала мне, что ее мать уехала на три дня к сестре в Берлин. Я подумал, что правильно оценил полученную информацию, и проводил Гудрун на сей раз до квартиры. Гудрун почистила мою одежду и ботинки и сказала, что я должен принять ванну. Я залез в ванну и слушал, как Гудрун накрывает рядом стол. Через двадцать минут я сидел рядом с Гудрун, чистый как стеклышко, и ужинал. Гудрун включила радио и принялась рассказывать анекдоты, услышанные на работе. По радио передавали симфонию Бетховена, и Гудрун сказала, что в последнее время Моцарт нравится ей больше, чем Бетховен. Моя лекция по литературе началась сегодня с Генри Миллера. Я описывал его голодные годы в Париже, когда он ходил, как уличный торговец, от двери к двери и пытался продать свои вирши. Потом я объяснил, как получилось, что Томас Манн не смог закончить свое образование. От Томаса Манна я перешел к Готфриду Бенну и его невыносимой привычке проводить все вечера в прокуренных пивных. Он сидел там среди этих ужасных обывателей и писал свои прекраснейшие стихи! – сказал я через стол.

Гудрун убрала посуду и протянула мне бутылку вина, чтобы я ее откупорил. Гудрун принимала рядом душ. Я открыл бутылку и залпом выпил бокал вина. Гудрун вышла из ванной, взяла свой бокал и села на тахту. Чтобы не довести себя до свадьбы с животом, мы добровольно наложили на себя целый ряд запретов. Разрешалось, то есть я мог неожиданно и беспрепятственно запустить руку в вырез ее блузки и даже дальше в бюстгальтер. Не разрешалось во время объятий заваливаться на тахту и продолжать тискать Гудрун. Сейчас же Гудрун полулежала, откинувшись в ту сторону, где стоял торшер. Едва приняв такую позу, она тут же подвинулась, чтобы и мне хватило места на тахте рядом с ней. Не разрешалось снимать с себя в такой позе одежду. Тем не менее Гудрун приподнялась и скинула блузку и лифчик. Я тут же закончил свою лекцию и уставился на полуголую Гудрун. Ей разрешалось просунуть руку мне под ремень и положить ее поверх трусов. В этот же вечер рука просунулась в трусы и обхватила мой вздыбившийся член. Я обрушил на грудь Гудрун град поцелуев. И с удовольствием продолжил бы в том же духе и дальше, но тут случилось нечто непредвиденное, придавшее делу совсем другой оборот. Было уже девять часов вечера, симфония Бетховена закончилась. Дикторша объявила: «Южнонемецкое радио продолжает свою программу и предлагает вниманию слушателей очередную передачу из цикла „Беседы в творческой мастерской: в гостях у Хорста Бинека молодые немецкие писатели“. Я знал этот цикл передач и очень высоко ценил их. В этот вечер на очереди был Генрих Бёлль, чей рассказ я прочел совсем недавно, он назывался „И был вечер, и было утро“. Вскоре началось интервью с Бёллем. Мне нравились его суждения, кроме того, я любил его певучий рейнский акцент. А когда он сказал, что начал писать не то в семнадцать, не то в восемнадцать лет, я тут же подумал про себя и испытал бурный восторг. Я был согласен с ним и тогда, когда он сказал, что любое обучение профессии в общепринятом в буржуазном обществе смысле только вредит художнику, поскольку уводит его с прямой дороги в сторону и вынуждает искать себя на ненужных окольных путях. Довольно долгое время я вовсе не замечал, что беседа с Бёллем увлекает меня гораздо больше, чем эротические игры. Гудрун робко убрала свою руку. А Генрих Бёлль заговорил как раз о том, что никогда не сможет жить нигде, кроме как в своем родном городе Кёльне. И тут у меня в мозгах забрезжило, я понял, что сделал что-то не так или, может, оказался неспособным и продолжаю оставаться таким в ее глазах и дальше. Я все еще слушал Генриха Бёлля и смотрел поверх Гудрун, вперив взгляд в цветастые обои, я даже не удивился, что эрекция пропала сама собой. Гудрун встала, поискала свою блузку и лифчик. Я ожидал, что сейчас она разразится слезами и начнет меня поносить почем зря. Возможно, подумал я, сейчас она крикнет мне в лицо, что не желает больше меня видеть. Но и опять все вышло по-другому. Гудрун осталась спокойной и с благодарностью в голосе сказала: „Я очень рада, что ты не поддался порыву, мы ведь не хотим испортить себе будущее“. Мы снова сели к столу и допили бутылку до конца. Если я только не заблуждаюсь, Гудрун тоже слушала Бёлля.