Женщина из шелкового мира - [48]

Мадина не помнила, чтобы она обещала ему что-то подобное, но почему бы и не рассказать, если ему интересно?

— В них чувствуется дух, — сказала она. — Вот как здесь, в этом кафе. Извини за патетику, но это так.

— Ничего, — кивнул Аркадий. — Время сейчас такое циничное, что немного патетики не помешает. Только я не очень понимаю: что значит дух?

— Значит, тот, кто делал эти украшения, знал в жизни не только бытовые впечатления.

После этих Мадининых слов Аркадий неожиданно рассмеялся.

— Что ты? — удивилась она.

— Не обижайся, — спохватился он. — Просто мне нравятся твои формулировки. Ты умна, Мадо.

— Говорят, для женщины это недостаток, — пожала плечами Мадина.

— Не знаю, кто тебе такое говорил. А мне нравятся умные женщины.

Комплимент, высказанный во множественном числе, прозвучал двусмысленно. Но Мадина не обиделась. Суть сказанного была ей понятна, а на неловкость оттенков не стоило обращать внимания.

— Ты сыта? — спросил Аркадий, заметив, что она отставила пустую рюмку из-под ликера.

— Сыта, пьяна и готова идти, — кивнула Мадина.

— Время еще есть, — сказал он. — Можем пока прокатиться по Парижу.

Если они не гуляли пешком, то их возила по городу машина с шофером. Наверное, Аркадий нанял ее на время их жизни в Париже, а может, она находилась в его собственности всегда; Мадина не вникала в такие подробности его жизни. Она вообще не задавала ему лишних вопросов — не потому, что он не ответил бы на них, а потому, что ей не очень нужны были ответы.

Ей, например, достаточно было знать, что его бизнес — это большое строительство, а строительство чего, она не уточняла.

Что он не женат, Аркадий сообщил ей сам, а почему он при этом продолжает жить отдельно от нее, хотя выказывает ей всяческое свое расположение, — об этом Мадина его не расспрашивала. В конце концов, ее ведь и саму устраивала та жизнь, которую он ей предложил: близость на некоторой житейской дистанции.

После той, первой, ночи, когда они так странно и доверительно уснули на разных краях тахты и в одежде, Аркадий больше никогда не открывал дверь своим ключом и вообще не являлся к Мадине без предупреждения. И зачем бы ей понадобилось менять такой удобный порядок вещей?

Машина — блестящий черной эмалью «Мерседес» — ожидала у ресторана.

— Ты безумно хороша, Мадо, — шепнул Аркадий, когда они уселись на заднем сиденье. — У тебя глаза блестят так загадочно… Так, знаешь, как-то отрешенно… Как меня это заводит!

Он притянул ее к себе и поцеловал. Его шепот звучал горячо, а в поцелуе чувствовалось вожделение. Его страстность не была постоянной, но в те минуты, когда желание пробуждалось в нем, оно всегда бывало сильным.

— Может, немного погодим с театром? — спросил он тем же горячим шепотом.

— Не думаю, что ради нас задержат спектакль. — Мадина улыбнулась. — Но если хочешь, можем вообще не пойти.

— А когда ты улыбаешься, то просто сводишь меня с ума!.. Я даже жалею, что обычно ты серьезная. Хотя вообще-то мне это нравится в тебе. — Аркадий достал из кармана пиджака платок и вытер мгновенно вспотевший лоб. — Нет, едем в театр. В конце концов, у нас потом целая ночь впереди.

Билеты он заказал, конечно, на самые дорогие места. Не для того чтобы пустить кому-то пыль в глаза — Аркадий не страдал пустым тщеславием, — а просто: почему бы и нет? Он пользовался своим богатством с удовольствием и умел это делать.

«Интересно, кем он был в прежней жизни? — подумала Мадина. — Когда богатых еще не было?»

Но подумала она об этом лишь мельком: все ее внимание было приковано к сцене.

Никогда она не видела такого спектакля!

Он был красив. Он был не просто красив, а красив немыслимо, ошеломляюще.

Из пола сцены вдруг вырастали свечи — тысячи свечей. Наверное, они были электрические, но лампочки в них были сделаны так, что их трепетный свет невозможно было отличить от настоящего пламени. И между этими бесчисленными свечами плыла по сцене ладья. Она плыла не прямо, а по какой-то причудливой извилистой линии, и вся была тоже украшена свечами, но уже не маленькими, как на сцене, а большими. Она плыла, и свечи на полу словно бы расступались перед нею, волновались, колыхались.

Все это море огней завораживало так, что Мадина даже забыла на некоторое время о смысле того, что происходило на сцене, — только любовалась этой чистой, самодостаточной красотой.

Об Аркадии она тем более забыла и вспомнила только в ту минуту, когда он коснулся ее руки и, наклонившись к ее уху, негромко произнес:

— Фантастически красиво. Спасибо, что ты меня сюда вытащила.

Ладья скрылась за кулисами. Свечи одна за другой померкли.

— Я тоже рада, что мы сюда пошли, — сказала Мадина.

Она оценила его такт. «Ты меня вытащила!» Да она и не попала бы никогда в Гранд Опера, если бы… Понятно, что — «если бы».

Ужинать после театра не пошли — были сыты обедом. Отель, в котором они жили, находился рядом с Оперой; Мадина из-за этого и выбрала его, просмотрев каталог парижских отелей, который Аркадий принес ей перед поездкой. Ей захотелось жить в «золотом треугольнике Парижа» — до Тюильри или Лувра можно было дойти пешком. Но в отель все равно вернулись уже ночью: и спектакль закончился поздно, и еще долго гуляли по городу, останавливались у берегов Сены, смотрели на играющую яркими ночными бликами воду… Прошлись по широкому мосту Александра Третьего и по неширокому Пон Мари, полюбовались таинственно подсвеченным Лувром, Нотр-Дам и чередой прекрасных зданий вдоль реки…