Женщина из шелкового мира - [25]

Альгердас обнял ее, они вышли из парка и медленно пошли по тропинке, протоптанной вдоль проезжей дороги.

— Хочется куда-нибудь уехать, — сказал он.

— Надоело здесь, да? — встрепенулась Мадина. — Родители заботами замучили?

— Нет, что ты. Они у тебя такие деликатные, что мне за себя неудобно. А вообще-то мне здесь вполне комфортно. Не отсюда хочется уехать. Вообще — уехать.

— Куда? — спросила Мадина.

Сердце у нее вздрогнуло и забилось чаще. Он не сказал, что ему хочется поехать куда-нибудь вместе с нею — к морю отдохнуть, или в Италию — старину посмотреть, или куда еще люди обычно ездят, — и она не знала, что это значит.

— Куда-нибудь в неизвестное место. Путешествовать.

— Как у Жюля Верна?

Мадина улыбнулась, но улыбка у нее, кажется, получилась не слишком убедительная.

— Ну, не обязательно на необитаемый остров. Но не в Европу точно. Может, в Гималаи. Может, в Индию, во Вьетнам. Или в Южную Америку — в Перу, например. Мы часто так ездим.

— Мы — это кто? — осторожно спросила она.

— Новые люди, наверное, — улыбнулся Альгердас. — Во всяком случае, новые путешественники. Не туристы.

— Я думала, сейчас путешественником быть невозможно, — пожала плечами Мадина. — Только туристом. Путешественник должен ведь что-то открывать. Если не континент, то хоть мыс, пролив какой-нибудь. А сейчас все уже открыто.

— Открывать себя не менее интересно, чем мыс.

А вот он, в отличие от родителей, совсем не умел говорить такие вещи. Они оставались в его устах тем, чем и являлись, — банальностями. Но Мадину они не то что не задевали, даже слух ей не резали. Он мог говорить что угодно. Это было в нем неважно. А то, что было в нем важно, она чувствовала вне слов.

— Я сейчас в Китай поехал бы, — задумчиво проговорил Альгердас. — Да, наверное, туда. Загадочное место, хочется в нем разобраться. Вдумчиво, не спеша. Снять квартиру — там, говорят, дешево, — годик пожить… Только так ведь настоящую жизнь и узнаешь. Когда по улицам без цели бродишь, с людьми знакомишься.

— Целый год? — с замиранием сердца спросила Мадина.

— Думаешь, надоест? То есть, конечно, если просто так шляться, то может и надоесть. Но если работать, то в принципе точно так же живешь, как в Москве, только при этом каждый день что-то новое видишь, жизнь по-новому чувствуешь.

— Но кем же ты в Китае стал бы работать? — спросила она.

— Ну, Интернет-то и в Китае существует. Можно все то же самое делать, что и здесь, — дизайн чего-нибудь для кого-нибудь. И фильмы.

— Про морфогенезис частоты? — усмехнулась Мадина.

Наверное, горечь, которую она чувствовала просто физически, во рту, прозвучала и в ее голосе.

— Что с тобой? У тебя тень по лицу пробежала.

Альгердас остановился и встревоженно заглянул ей в глаза.

— Нет, ничего.

Ей хотелось спросить: «А я? Я поеду с тобой? Или ты один? Или… не один?»

Но спросить его об этом она не могла. А он смотрел на нее с тревогой и, кажется, искренне не понимал, отчего у нее по лицу пробежала тень.

— Пойдем, — вздохнула Мадина. Она с детства была выдержанная и умела брать себя в руки. — Папа уже вернулся, наверное. Пора елку наряжать.

Елку у Веневцовых всегда наряжали перед самым праздником, буквально за несколько часов до боя курантов. Считалось, что ей ведь стоять еще целых две недели, до Старого Нового года, и не стоит поэтому вешать игрушки заранее, не то они могут надоесть.

Конфетти от папиных хлопушек рассыпались по всему дому. И в постель они как-то попали тоже, и несколько разноцветных блестящих кружочков прилипли к Альгердасову мокрому лбу. У Мадины не осталось сил даже на то, чтобы поднять руку и снять конфетти у него со лба. К тому же ей нравилось смотреть, как они таинственно поблескивают среди капелек пота.

«О чем он думает?» — думала она, глядя на его лицо.

Глаза у Альгердаса были закрыты. Улыбка была едва заметна на губах.

— О чем ты думаешь? — спросила Мадина.

— Так. Ни о чем определенном. Мне просто хорошо. Кажется, лечу куда-то, и такая свобода…

Не открывая глаз, он притянул ее к себе. Как только Мадина прикоснулась к его плечу, свобода, которая была в нем, сразу же охватила и ее. А за несколько минут до этого ее охватывала та же страсть, которая была в нем, и то же вожделение… Они сообщались друг с другом, как сосуды, и чувства стояли в них на одинаковом уровне.

Наверное, Альгердас тоже это понимал.

— Правда? — спросил он, когда голова Мадины легла на его плечо.

Она сразу поняла, о чем он спрашивает — как раз о том, чувствует ли она такую же свободу, какую чувствует он, — и ответила:

— Правда.

— Спасибо тебе.

Во рту у Мадины пересохло. Значит, и у Альгердаса пересохло тоже. Она опустила руку с кровати, взяла стоящий на полу стеклянный кувшин с крюшоном.

— Из кувшина пить будешь? — спросила она.

Стаканы они, уходя в спальню, захватить со стола забыли, и идти за ними сейчас совсем не хотелось.

— Ага.

Альгердас пил крюшон большими глотками, как воду.

— Вишней пахнет, — сказал он, вытирая губы. — Или малиной? Не разберу.

— И вишней, и малиной. И клубникой еще. И земляникой. Мама все ягоды смешала.

— Все-таки здесь правильная жизнь.

— Да.

— Тяжело тебе в Москве? — помолчав, спросил он.