Женщина до весны - [5]

Дорога была не длинная, километров полтораста, но с пересадкой полдня ушло. Уже на станции, когда вышли, невеста вдруг сказала:

— Постой.

— Чего?

— Дело одно.

— Ну? — приготовился слушать Батраков, и что-то в нем трепыхнулось: как ни гладко складывалось, а все-таки ждал неприятности.

— Да ничего страшного, — улыбнувшись, успокоила она. — Просто сказать хотела… В общем, я не Марина, а Татьяна, так и зови.

— Ладно, — согласился он, — а Марина зачем?

— Партизанская кличка, — усмехнулась она.

Он спросил не сразу:

— А Татьяна — это точно?

Она привстала на цыпочки, тронула губами его щеку:

— Дурачок, сейчас-то мне зачем тебя обманывать?

— Танюшка, значит, — попробовал он новое имя на слух, — Танюшка…

Ничего звучало, красиво. Не хуже прежнего.

Мать встретила сухо, но вежливо, — и на том спасибо. Только в дверях, прежде чем впустить, переспросила, будто проверила:

— Татьяна, значит?

— Татьяна, — поторопился Батраков.

— Гостья вроде бы и сама не немая, — даже не повернулась к нему мать, и невеста повторила:

— Татьяна.

Под прямым и долгим материным взглядом она сжалась и напряглась.

Мать соблюла все приличия, провела в комнату, усадила и, даже не спросив, голодны ли с дороги, пошла накрывать на стол. Татьяна сунулась было помочь, но тут уж материн характер проявился, бросила со смыслом:

— Ни к чему, в одном доме двум хозяйкам только тесно. Батраков тронул невесту за руку, успокаивая, но она, похоже, не обиделась, еще его утешила шепотом:

— Не переживай, мать — она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп

ели молча, а за картошкой мать спросила:

— Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:

— Невеста.

Мать как бы не слишком и удивилась:

— Невеста? Что ж, дело хорошее.

Неужели примет? — не верил Батраков.

Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально:

— Вам как стелить-то? Отдельно, вместе?

— Отдельно, — быстро ответила Татьяна.

— Дело хозяйское, — сказала мать, понять ее можно было и так и эдак.

Как повернется дальше, Батраков не загадывал — ожидать можно было всего. Он и был готов ко всему.

Последние годы мать жила одна. Стройная, крепкая, густоволосая, она несла одиночество надменно, как дорогую шубу. Вечерами сидела у телевизора, усмехаясь и ничему не веря. Батраков кожей чувствовал, как копится в ней сухая жесткая злость. Бывали у них с матерью и примирения, разговоры. Но она тут же начинала учить и давить, он тут же упирался, и постепенно оба поняли, что лучше держаться на дистанции — спокойней.

Вот и теперь Батракова не слишком тревожило, как рассудит мать. Жизнь его, и важно, как рассудит он. А он свое решение уже принял…

Татьяне мать постелила на застекленной верандочке. Доставая белье, спросила походя:

— А вещи невесты где же?

— Там, — показала взглядом Татьяна и покраснела.

— Узелок, что ли?

— Сумка,

— Ну, ну, — сказала мать.

Утром она подала завтрак, сама же после прибрала, а потом обратилась к Татьяне:

— Ну вот что, гостья дорогая. Невесты, на зиму глядя, в летнем не ходят. Ничего против вас не имею, как хотите, так и живите. Только я не слепая. Какую Станислав невесту выберет, это его дело. А вот мне в моем доме такая невестка не нужна.

— Подожди на улице, — велел Батраков Татьяне и пошел собирать чемодан.

— Насовсем, что ли? — усмехнулась мать.

— Зачем насовсем, — отозвался Батраков, — у меня дом есть.

— Дурак ты, — сказала мать, — думаешь, ты ей нужен? Ей зимовать негде.

Батраков молча толкнул дверь. Спорить он не собирался — мать переговорит. А вот как ему жить, это уж его дело.

Что с Татьяной надежно только до весны, это он и сам понимал. Но весна когда еще! До тепла полгода, а то и больше, целая жизнь. А там видно будет. Полгода срок большой, а люди друг к другу быстро привыкают. Сам он, когда впервые у Галии остался, тоже думал — случай, на одну ночь, выпала возможность, чего не попользоваться. А вышло… Если бы не пила она, да ладно, пусть бы пила, но при нем… Обидно, что далеко, даже на могилу так просто не сгоняешь. Да и кладбище там — слабая, гнилая мерзлота, летом вовсе болото, рыжая грязь, а кругом, как жженые спички, выгоревший низкорослый ельник. Западней, говорят, красота, корабельные сосны, а на их участке природа попалась бедная. Что же поделать, красоты, как и колбасы, на всех не хватает. Зато народ подобрался хороший, и Галию, вон, встретил…

Батраков укладывал чемодан с легким сердцем, знал, что на улице не останется. И в самом деле, друг, школьный еще однокашник, пустил без проблем, поместив в чердачной комнатке с маленьким окном и широченной железной кроватью, неудобной для сна, но сильно располагавшей к любви: в древнем матраце пружины держались лишь по краям, весь центр был продавлен, и отодвинуться друг от друга не было никакой возможности — они с Танюшкой тут же скатывались в середку, как в овраг.

В этой комнатушке под крышей Батраков и узнал наконец правду.

Разговор зашел случайно и как бы об ином. С вечера посыпался дождь и дробил, не переставая, часа четыре. Они лежали в своей колдобине, тело к телу, радуясь, что под крышей и вдвоем.