Женщина - [50]

20

Супруги Тагава, окруженные толпой встречающих, с величественным видом сошли на берег, не сказав Йоко ни слова на прощанье. Другие пассажиры заглядывали к ней в каюту, она дружески прощалась с ними, но уже через несколько минут все они были забыты. В этот вечер к ней зашел Курати, и они болтали допоздна. Ей вдруг вспомнился Ока. «Ему так не хотелось расставаться со мной, а теперь волей-неволей придется ехать в Бостон. Уедет и забудет меня. Все же он приятный юноша и вел себя благородно». Но воспоминание это оказалось мимолетным. Не успев постучаться в двери сердца, оно в тот же миг куда-то бесследно исчезло. Одна лишь забота не покидала Йоко – как избавиться от Кимура. Душой ее завладела зловещая, неодолимая сила – влечение к Курати.

Два дня продолжалась разгрузка. Наконец «Эдзима-мару» спокойно и одиноко замер у пристани среди сутолоки и шума портового города, словно покойник, окруженный многочисленной толпой родственников.

С утра до вечера матросы натирали палубу кокосовыми орехами, Йоко слушала монотонные резкие звуки, и ей казалось, что это напильником медленно стирают время. У нее было одно-единственное желание – как можно скорее вернуться в Японию. Все остальное перестало ее интересовать. Ей даже не хотелось посмотреть чужую землю. Живя затворницей в своей каюте, она с нетерпением ребенка ждала дня отплытия. А пока не решалась даже встать с постели из опасения, как бы ее не застал врасплох Кимура, который по-прежнему приходил каждый день.

Всякий раз Кимура уговаривал ее показаться американскому врачу, получить разрешение карантинного инспектора и сойти на берег. Но Йоко упорно не соглашалась, и тогда наступало опасное молчание. Однако она столь искусно его утешала, что Кимура, который, словно жалкий проситель, вытерпел за этот месяц немало обид и унижений, таял от ее теплых слов и ласковой улыбки. Он являлся пунктуально, едва она успевала закончить утренний туалет, и каждый раз приносил либо изящную корзиночку с превосходным калифорнийским виноградом или бананами, либо великолепный букет цветов. Каждый день он докучливо расспрашивал Короку о состоянии здоровья Йоко. Короку отделывался неопределенными объяснениями и утверждал, что Йоко пока нельзя вставать с постели. Потеряв терпение, Кимура обращался за советом к Курати, но тот отвечал еще более невразумительно. Так ничего и не добившись, Кимура возвращался к Йоко и чуть не со слезами молил ее сойти на берег. А вечером Йоко и Курати со смехом рассказывали друг другу о том, что произошло за день.

Йоко становилась все более жестокой, ей доставляло удовольствие мучить жениха. С каким-то болезненным наслаждением она наблюдала, как бессовестно издевается Курати над ничего не подозревавшим Кимура, – ей, видно, хотелось выместить на нем всю свою злость за прошлое. В подобных случаях Йоко вспоминала смутно сохранившийся у нее в памяти миф о Клеопатре. Когда Клеопатра, узнав, что ей грозит гибель, решила покончить жизнь самоубийством, она велела собрать всех рабов и отдать их на съедение ядовитым змеям. Сама же Клеопатра хладнокровно наблюдала, как корчатся в предсмертных муках невинные жертвы. Кимура казался Йоко символом ее проклятого прошлого. Тирания матери, интриги госпожи Исокава, гнет родни, изгнание из общества, домогательства мужчин, зависть женщин, которые заискивали перед ней, – за все это должен был расплачиваться Кимура: ему предстояло теперь изведать все пытки, какие только способна придумать женщина.

– Вы – соломенная кукла,[35] которую ночью несут в храм, – как-то раз вырвалось у нее. Видя, что он удивлен и пытается вникнуть в смысл ее слов, она истерически расхохоталась, из глаз медленно покатились беспричинные злые слезы.

Ей казалось, что, расставшись с Кимура, она сможет сбросить с себя прошлое, подобно тому как змея сбрасывает кожу.

Иногда у нее появлялось искушение показать Курати, до какой степени послушен ей Кимура. Она говорила Кимура дерзости и заставляла выполнять все ее прихоти. Порой Курати даже становилось жаль Кимура, и он пытался умиротворить обоих.

Однажды Йоко, усадив Кимура рядом с собой, рассказывала ему подробности своего отъезда из Токио. В это время вошел Курати. Йоко сразу преобразилась.

Прошу вас, пересядьте! – сухо сказала она Кимура, указав глазами на диван, и обратилась к Курати: – А вы, пожалуйста, сюда! Сегодня, кажется, чудесная погода… Что это за грохот слышится временами? Как гром… Так раздражает!

– Это багажные тележки.

– А… Я слышала, будет много пассажиров.

– Да, и некоторых из них я немного знаю.

– А вчера у вас опять была та красивая женщина? Вы так и не зашли ко мне поболтать.

Эти неосторожные слова, сказанные без малейшего стеснения, смутили даже Курати; ничего не ответив, он обратился к Кимура, пытаясь переменить тему разговора:

– Ну, что вы скажете о происшествии с Мак-Кинли? Ужасная история, не правда ли?

«Эдзима-мару» находился еще на пути в Сиэтл, когда президент Мак-Кинли был убит выстрелом из пистолета; сейчас вся Америка только об этом и говорила. Кимура знал подробности происшествия из газет и от знакомых и принялся было с охотой рассказывать, но Йоко сухо оборвала его, обратившись к Курати: