Женитьбы папаши Олифуса - [30]
«Что случилось?» — поинтересовался я.
«Ничего, — ответила моя прекрасная сотрапезница. — Это мой муж, который, как я думала, должен был пробыть в Гондапуре еще три или четыре дня, внезапно вернулся. Он всегда так поступает, гадкий метис».
«Ах так! — сказал я. — А что, ваш муж ревнив?»
«Как тигр».
«То есть, увидев меня здесь…»
«…он убил бы вас».
«Хорошо, что предупредили, — заметил я, достав из-под одежды кинжал и кладя его на стол. — Приготовимся встретить его».
«Ой! Что вы делаете?» — воскликнула она.
«Вы же сами видите. Следуя пословице, лучше самому убить черта, чем ждать, пока он нас убьет».
«Не надо никого убивать», — засмеялась она, показав два ряда жемчужин, рядом с которыми те, что лежали в моем кармане, показались бы просто черными.
«Как не надо?»
«Я сама обо всем позабочусь».
«Ну, тогда все в порядке».
«Только выйдите в ту комнату: оттуда можно попасть на балкон, и вы увидите все, что здесь произойдет. Если мой муж направится в вашу сторону (это почти невероятно), идите на балкон и прыгайте вниз… там невысоко, всего двенадцать футов».
«Хорошо!»
«Ступайте! Я сделаю все, чтобы его возвращение не нарушило наших планов».
«Еще лучше!»
«Не беспокойтесь. И идите, я слышу на лестнице его шаги».
Я выскочил в соседнюю комнату. Она тем временем выбросила в открытое окно фарфоровую тарелку и серебряный столовый прибор, которые могли выдать мое присутствие, затем достала спрятанный у нее на груди шитый серебром мешочек, вынула из него маленький флакон с зеленоватой жидкостью и пролила несколько капель на пирожные, составлявшие вершину лежавшей на блюде пирамиды. После этого она встала и направилась к двери, но успела проделать лишь половину пути, когда дверь отворилась.
Тот, кого она назвала гадким метисом, оказался красивым индийцем с кожей цвета флорентийской бронзы и короткой курчавой бородой.
Он был одет в богатый мусульманский костюм, хотя, кажется, был христианином.
— Ах, сударь, — перебил сам себя папаша Олифус. — Не знаю, хорошо ли вы изучили женщин, но, по-моему, чем красивее женщины — все равно, земные или морские, — чем они красивее, тем более лживыми и лицемерными тварями оказываются. Вот и эта красавица улыбалась своему мужу точно так же, как за минуту до того улыбалась мне. Но, несмотря на ее приветливость, он казался озабоченным. Вначале он огляделся, затем принюхался, словно людоед в поисках свежей плоти. Мне показалось, что он смотрит на дверь соседней комнаты. Он сделал шаг вперед — я отступил на два назад. Он коснулся ключа в двери — я с балкона перебрался на дерево с густой листвой. Увидев над своей головой черную тень, я затаил дыхание; тень исчезла. Снова вздохнув полной грудью и осторожно подтянувшись, я выставил голову над перилами балкона: там никого не было.
Тогда меня одолело любопытство; мне захотелось взглянуть, что делается в комнате, которую я только что покинул. Проворно и ловко, как положено моряку, я перебрался на балкон и на цыпочках подошел к двери, оставшейся приоткрытой.
Супруги сидели за столом, жена нежно обнимала мужа, а тот с жадностью поглощал обрызганные зеленой жидкостью пирожные.
Муж сидел ко мне спиной, жена повернулась в профиль. Она заметила мое лицо через приоткрытую дверь и подмигнула мне, как бы желая сказать: «Вот увидите, что сейчас произойдет».
И правда, в ту же минуту, подняв стакан, муж с жаром начал произносить тост. Выпив за здоровье жены, он затянул песню; изображая оркестр с помощью бутылок и тарелок, он стучал по ним ножом. Наконец он встал и принялся плясать танец баядерок, пытаясь задрапироваться салфеткой.
Тогда жена, поднявшись из-за стола, спокойно подошла к двери, из-за которой я украдкой смотрел на это странное зрелище, открыла ее и сказала:
«Входите».
«Входите… входите… Это очень мило, — пробормотал я. — Но…»
«Да идите же! — она потянула меня за руку. — Входите, раз я говорю, что можно!»
Пожав плечами, я последовал за ней.
В самом деле, ее муж, казалось, полностью был поглощен своим танцем и продолжал солировать на все лады, грациозно размахивая салфеткой.
Поскольку незначительные размеры ее не позволяли ему драпироваться так, чтобы его изящные позы, как полагается в этом танце, были полускрыты, он размотал свой тюрбан и стал изображать танец с шалью.
Тем временем его жена провела меня к той кушетке, на которой лежала перед моим приходом. На все мои вопросы она отвечала лишь пожатием плеч.
Видя это, я перестал спрашивать.
Танец мужа продолжался три четверти часа. Казалось, он уже позабавился от души и поэтому, вдоволь наплясавшись, захрапел, гудя, словно органная труба.
Воспользовавшись этим, я попросил объяснить мне, что это за зеленая жидкость, капельки которой на пирожных, как мне показалось, вызвали у ее мужа такую страсть к танцам и пению.
Это оказалась троа.
— Превосходно, милый папаша Олифус, — вмешался я. — Теперь скажите нам, что такое троа. Будучи умелым рассказчиком, вы обещали сделать это, когда настанет время. По-моему, время настало.
— Сударь, троа — это трава, в изобилии растущая в Индии. Из нее либо извлекают сок, когда она еще зеленая, либо измельчают ее семена в порошок, когда они созревают. Затем этот сок или этот порошок подмешивают в пищу человеку, от которого хотят на время избавиться. Тогда этот человек замыкается сам в себе, начинает петь, танцевать, потом засыпает, не замечая, что происходит вокруг. При его пробуждении, поскольку он ничего не помнит, ему рассказывают первую пришедшую в голову чушь, и он всему верит.
