Женись на мне - [10]

Но это все было давно. Уже и Вера успела выйти замуж, развестись, выйти замуж снова, родить ребенка и вырастить его до семи лет. Уже и тетка Лида успела состариться, оставить работу медсестры в местной поликлинике, начала прибаливать и грядки полола без прежнего энтузиазма. А Ниночка так и оставалась девушкой без возраста, с серыми глазами, маленьким ртом и огромной копной волнистых русых волос, которые она старомодно укладывала в прическу.

– Несовременная она у меня какая-то, – жаловалась часто тетка Лида на дочь Вере. – Ты бы хоть повлияла на нее! Постригла бы помоднее, губки бы ей накрасила! Я ей с пенсии лифчик купила с поролоновыми накладками, чтобы фигура была поинтереснее, так она спасибо сказала, губки поджала, а потом тихонько накладки в печку выкинула. Я утром-то печку топить стала – накладки-то и нашла. Постирала их после печки-то да прибрала пока, может, одумается.

Вот такие у Веры были сестра и тетка.

Вера сказала в редакции, что поехала на задание, матери позвонила, попросила забрать внука из школы и оставить его у себя, пока муж не вернется с работы. Мужу, Димке, позвонила и сказала, что в доме полно еды – и сыр, и колбаса, и пельмени – и что она на электричке едет на дачу, на день рождения к тетке, и обратно доберется сама. И после всех этих переговоров Вера достала из шкафа хорошенькую светлую норковую шубку, которую муж подарил ей в прошлом году, обула на ноги коротенькие бежевые сапожки на каблуках и с сомнением подумала, выдержат ли они деревенскую мартовскую распутицу. День рождения у тетки приходился аккурат на годовщину покушения на императора Александра Второго, то бишь на второе марта.

«Плевать, – сказала себе Вера. – Домой переодеваться ехать некогда. Развалятся – новые куплю. Тетка важнее». И она побежала в супермаркет за фруктами, вином и дорогой колбасой.

В Москве снег уже давно стаял. Снегоуборочные машины для вида еще разметывали грязь с главных улиц. Во дворах автовладельцы освобождали от смерзлых комков гаражи-ракушки и выпускали свои автомобильные чада наружу подышать свежим воздухом. На бульварах на черных ветках лип висели капли растаявшего льда, а за городом в лесу еще вовсю лежал крупитчатый белый снег.

«Красота-то какая!» – вдохнула полной грудью чистого воздуха Вера, выйдя на платформу из электрички. С полными вкусной снеди сумками в руках, поскальзываясь на каблуках на заледенелой еще платформе, она кое-как медленно спустилась по ступенькам и огляделась. Цивилизация докатилась и до этого отдаленного уголка. Раньше на небольшой станционной площади красовалась только одинокая бочка с квасом да пара бабулек в пуховых платках топтались с вязаными варежками на продажу. Теперь же здесь было все, что душе угодно. И будка с колбасами местного изготовления, и обшитое вагонкой кафе, местный очаг культуры, и даже ларек с чахлыми гвоздиками, который, правда, был закрыт, а на борту его красовалась надпись – «Уехала за товаром». Здесь же на площади стояли в ряд маршрутки. Одна из них была готова отвезти желающих в местный заповедник – усадьбу знаменитого мецената, и зазывала-водитель окинул Веру призывным взглядом. Но объемистые сумки в ее руках подсказали ему, что эта женщина не нацелена на посещение музейных красот, и он только пробормотал, что скоро владельцем усадьбы станет другой меценат, и уж тогда фиг там что кто-нибудь увидит. Вера выбрала другую маршрутку. Она должна была ее довезти почти до самого теткиного дома.

– Вон там! – показала Вера подбородком, так как руки были заняты кульками, на серый забор, за которым высились две мохнатые красавицы ели. Маршрутка вильнула в разъезженной колее и затормозила.

– Гип-гип ура! Я снова, снова с вами! – закричала Вера и вывалилась с сумками в глубокий влажный мартовский снег. Калитка в заборе была приоткрыта. – Не запираетесь? – закричала Вера и вошла во двор. И ахнула. Двор было не узнать. Обычно плохо почищенный, зимой он был весь завален снегом, и только две узкие протоптанные тропинки вели одна к воротам, а другая в глубину двора к деревянному туалету. Снег был везде – и на крыше самого дома, и на заборе, и на зеленых лапах мохнатых елей. Деревянная беседка посреди двора, в которой летними вечерами пили чай, зимой бывала занесена по самую крышу. Эркер с огромным полукруглым окном обычно утопал в снежном сугробе. Ни кустов смородины, ни малины, ни шиповника не было видно. Кругом разливалась белая пустыня. Торчали на задах двора только голые кроны нескольких яблонь, да била на ветру в окно кухни до пояса занесенная сирень. Теперь же дорожка от дома к воротам была аккуратно расчищена во всю ширину, и на голубом снегу еще виднелись следы деревянной лопаты. По сторонам дорожки были наметены аккуратные, ровные сугробы, и через равные промежутки в них были воткнуты толстые желтые свечки, сверху прикрытые от снега и ветра обрезанными пластиковыми бутылками. В изумлении Вера остановилась и, выпустив сумки, внимательно поглядела: свечи были оплавлены, значит, по вечерам во дворе устраивали роскошное, волшебное освещение. Клумба возле эркерного окна тоже была разметена, и на ней красовался задорный, нисколько не осевший с Нового года, искусно сделанный Дед Мороз. Был он с окладистой снежной бородой, с палкой, покрашен малиновой краской, а опушка на шубе и шапке искусно вырезана каким-то инструментом так, что, казалось, была сделана из снежного меха. Даже небольшой эллипсовидный куст можжевельника, умилявший Веру голубоватыми нежными шишечками, обычно и летом еле видимый среди высокой некошеной травы, теперь элегантно возвышался посреди снежного поля и был украшен разноцветными флажками и небьющимися блестящими игрушками на манер елки.