Женатый мужчина - [5]

– Затем, что пока ты не поделилась с друзьями своей мечтой, ей не хватает реальности, – пояснила она. Мы подняли стол и ловко перекинули его через низкую ограду в крошечный садик моих родителей.

– Ах так?

– Ага. Если ты никому о ней не расскажешь, она вроде как и ненастоящая, – проговорила она, мудро улыбаясь. – Разве ты не знала? – Я хотела возразить, но она быстро наклонилась вперед и коротко чмокнула меня в щеку в знак примирения. – Пока, мне пора в мой зверинец.

Она зашагала по улице и, не оборачиваясь, помахала мне рукой. Я помахала в ответ, пыхтя, взгромоздилась по ступенькам с двумя рюкзаками и толкнула плечом ярко-голубую парадную дверь.

Дом моих родителей – классический пример мудрого вложения в недвижимость. Как показало время, необычайно мудрого. Сорок лет назад, спустя пять лет после того, как мой отец, Лукас, приехал из Польши учиться в Оксфорде, он купил дом номер 36 по Берлингтон-Виллас практически за бесценок. Тогда это был кривой тонкостенный таунхаус в паршивом районе, где на улицах валялись мешки с мусором, а помои переливались через край. И даже тогда, с папиной зарплатой хормейстера, этот дом был ему не по карману, но ему надо было где-то жить с женой и маленькими детьми, поэтому он рискнул и снял верхний этаж. Сейчас, разумеется, по словам агента недвижимости, район стал «процветающим», и дом номер 36 превратился в «элегантный коттедж с террасой в престижном квартале». Не считая ежегодной покраски фасада в веселый цвет – в данный момент он был яблочно-зеленым, – Мэйзи не прилагала никаких усилий, чтобы соответствовать нашим соседям: преуспевающим молодым магнатам массмедиа слева и интернет-миллионерам справа. У них были блестящие парадные двери и оплетенные цветами окна, а в саду у Мэйзи буйно цвели лишь одуванчики. И если она не слишком ухаживала за домом снаружи, то о внутреннем его убранстве не беспокоилась вовсе.

Зажмуриться и толкнуть дверь – единственный способ протиснуться по узкому темному «коридору смерти», как его называл мой брат: от пола до потолка все завалено книгами Лукаса и коллекцией антикварного хлама Мэйзи. Пробираясь сквозь мрак, вытянув руки, молясь о благополучном прибытии хоть куда-нибудь, вошедший наконец сворачивал налево и оказывался в гостиной. Это была узкая, сильно вытянутая в длину комната – Лукас и Мэйзи сделали уступку современному дизайну лишь однажды, сломав стену между двумя комнатами и объединив их в одну (они проделали это вместе, в халатах, как-то раз субботним утром, пока мы, дети, надрывались от смеха). В результате такой перепланировки в доме стало еще больше хлама: антикварные канделябры, комоды эпохи короля Георга и женские фигурки ар-деко, поддерживающие светящиеся шары, боролись за пространство с трехногими викторианскими пузатыми креслами, эмалированными чайниками, грудами ножей и вилок и старинными мисками. Любое пустое пространство на полу или на столе было занято всевозможными штуковинами, и только крышка пианино была священным местом. Здесь в абсолютном одиночестве лежал большой рыжий кот, и единственной вещью, которую он терпел рядом с собой на пианино, был другой музыкальный инструмент – драгоценная скрипка Мэйзи.

Моя мама – профессиональная скрипачка (и чертовски хорошая, угрюмо твердил Лукас всем и каждому). Иногда нам удавалось убедить ее достать старую скрипку и поиграть. Тогда Лукас непременно ударялся в воспоминания о том, как выбегал из школьной церкви, где преподавал в молодости, минуя ряды маленьких мальчиков в рясах, несся по Бердкейдж-Уок и был в церкви Святого Мартина как раз к началу ее сольного концерта в обед, чтобы восхититься ее безупречной техникой владения смычком и прямыми длинными ногами.

С тех пор прошло пятьдесят лет, но сейчас, несмотря на артрит, мама ползала среди хлама в гостиной на четвереньках, катая на спине младшего внука. Вместо поводьев на ее шее был электрический шнур, а на голове – старый абажур – видимо, эта лошадка носила шляпу. Ее длинные ноги и теперь были красивы, без единой шишки, но ярко-рыжие волосы приобрели тускло-золотой цвет. Голубые, как у кельтов, глаза, которые сейчас смотрели на меня, слегка затуманились, но по-прежнему были огромными, и по ним по-прежнему можно было узнать важные новости. Четыре года назад эти глаза сообщили мне о том, что мой муж мертв – мама при этом не произнесла ни слова.

Мой младший сын Макс завизжал от радости, когда я вошла в комнату, и Мэйзи села, чтобы он съехал с ее спины.

– Что-то ты рано вернулась, дорогая – плохой день? Значит, у тебя нет для меня денежек, моя красавица? – протянула она. – Как торговля?

– Ужасно, – простонала я, бросив на пол бархатный мешочек с деньгами и рухнув в кресло. Я усадила Макса рядом с собой, и он схватил мою сумку и со всей тщательностью отдела по борьбе с наркотиками принялся выворачивать ее в поисках конфет.

– Вот, возьми, – я порылась в сумочке, протянула ему драже и потерла глаза. – Мэйзи, сегодня просто очень, очень плохой день. Наверное, из-за погоды. Но спасибо, что взяла детей. Мне все равно понравилось работать. Они нормально себя вели? И где Бен?