Жена тигра - [35]

— Да что ты тут делаешь-то, черт тебя подери!

Мое появление оказалось большой неожиданностью и для других землекопов, и теперь они выныривали отовсюду. В зелени виноградных лоз виднелись их головы, руки, заступы, но лица пока еще были почти неразличимы. Кто-то вышел вперед, держа в руке фонарик, и яркий луч света ударил мне прямо в глаза.

— Ты ее видишь? — спросил у кого-то тот коренастый землекоп, что стал невольной жертвой моего внезапного появления. — Даре, я спрашиваю, ты видишь ее?

Тот, к кому он обращался, только что материализовался из углового ряда лоз на нижнем конце склона и ответил довольно пренебрежительно:

— А я-то думал, ты нашел что-нибудь стоящее!

Это был худой, как спичка, коротышка, но уши у него оказались поистине замечательные — кошмарно оттопыренные и по форме напоминавшие ручки кастрюли. Пот, выступивший на лице Даре, прокладывал дорожки в тонком слое бледной пыли, плотной коркой запекшейся в морщинах вокруг глаз и рта.

— Нет, Даре, скажи, ты ее видишь?

— Да вижу я ее, вижу, все нормально, — ответил толстяку Даре, хлопнув его по плечу. — Все в порядке. — Затем он обернулся ко мне: — Вы зачем это сюда забрались, а? — Ответа у меня не нашлось, и Даре продолжил: — Вам что, делать больше нечего? С какой стати вы по ночам к людям подкрадываетесь? Вы вообще в своем уме?

— Я врач, — сказала я, чувствуя себя полной дурой.

Он мельком оглядел мой белый халат, теперь, правда, безнадежно перепачканный пылью и еще чем-то малоприятным, но я все же очень надеялась, что это просто глина, покачал головой и заявил:

— Боже мой, ну и видок у вас!

— Вы уж меня извините, — сказала я толстяку.

В ответ он буркнул какое-то неизвестное мне местное словцо, явно весьма нелестно меня характеризующее. Видимо, это должно было означать, что в моих извинениях нет нужды. Затем толстяк поднял с земли свою фляжку и побрел куда-то в глубь виноградника, что-то бормоча себе под нос и кашляя тем самым надсадным кашлем, который я слышала в доме. Люди, толпившиеся вокруг нас, тоже стали расходиться, исчезать среди густых лоз. Даре вытер руки о спортивные штаны и закурил. Похоже, ему было совершенно безразлично, зачем я сюда явилась и почему не ухожу. Через некоторое время он тоже развернулся и пошел на прежнее место у подножия холма. Я последовала за ним, подождала, пока он разыщет брошенный заступ, потом подошла и остановилась прямо у него за спиной, а Даре, не оборачиваясь, молча вонзил заступ в твердую, каменистую землю.

Только теперь я заметила, что во время падения ободрала себе все руки. Ладони стали липкими от крови, и в ранки явно попала грязь.

— У вас немного воды не найдется? — спросила я у Даре.

Воды у него не было, зато нашлась ракия.

Глядя, как я выливаю полный колпачок на исцарапанную ладонь, он с гордостью сообщил:

— Это домашняя!

Водка пахла абрикосами. Ранки у меня на руках тут же стало здорово щипать.

— Я врач… — снова попыталась объясниться я.

— Слышал уже, что ты все время одно и то же повторяешь! — сказал Даре и отобрал у меня фляжку. — Ну и что? Я, например, механик. А Даби, вон тот парень, — сварщик. Мой дядя деревенские сортиры чистит, в дерьме копается, чтобы с голоду не помереть. — Он открутил колпачок фляжки и снова сунул ее мне.

— Я у Барбы Ивана остановилась, — сказала я. — Хотела с вами поговорить о той маленькой девочке.

— И что? В чем дело-то?

— Это ваша дочь?

— Так моя жена говорит. — Даре сделал последнюю затяжку, хотя сигарета у него и так уже догорела практически до самого конца, потом уронил окурок в рыхлую землю и затоптал ногой в кроссовке.

— Как ее зовут?

— Да тебе-то какое дело? — Он сунул фляжку с ракией в карман тренировочных штанов и с размаху всадил заступ в землю.

— Девочка серьезно больна, — сказала я.

— Вот как? — усмехнулся Даре. — Думаешь, я этого раньше не знал? Только и ждал, когда ты мне скажешь? А зачем, по-твоему, я тут торчу? Ради занятий физкультурой?

Я промолчала. Засунув руки в карманы, я смотрела, как солнечный свет скользит по вершинам дальних холмов. Нада была права. Здесь работали и другие дети. Два маленьких мальчика — самое большее лет девяти — копали землю наравне с мужчинами. Лица у них были очень бледные, почти белые, веки темные, припухшие, и они, разумеется, тоже курили, по очереди передавая сигарету друг другу. Я подумала, что мой дед оборвал бы им уши, если бы такое увидел, и только тут впервые поняла, что никогда уже ничего не смогу ему рассказать. Эта мысль настолько ошеломила меня, что я так и застыла, окутанная клубами сухой пыли, среди неумолчно-меланхоличного звона цикад, в тени стройных кипарисов.

Помолчав некоторое время, я снова обратилась к Даре:

— Сколько лет вон тем мальчикам?

— Это мои ребятишки, — сказал он, не сбавляя темпа.

— Они же курят, — сказала я укоризненно.

У одного пацаненка из ноздри свешивалась длинная зеленая сопля, и он, не переставая копать, время от времени ее слизывал.

— Они что, тоже больны? — спросила я.

Даре вонзил лопату в землю, выпрямился, неприязненно посмотрел на меня и заявил:

— Не твое дело.

— У твоих детей не просто простуда, — рассердилась я. — Судя по кашлю, дело обстоит гораздо серьезнее. Во всяком случае, у девочки явно бронхит. Как минимум. При таком мокром кашле она запросто и пневмонию заработает.