Жена султана - [92]

Когда мы проезжаем через Гарб, на нас устраивают засаду полные надежд разбойники, недооценившие нашу огневую мощь. Вскоре им дают понять, как они ошиблись, но им все равно удается увести четырех мулов из обоза, и когда я вижу, что пропала повозка с моим дорожным сундуком, я шпорю коня и мчусь за ними, вопя, как царь джиннов. Поводок бедняжки Амаду, сопровождающего меня, надежно привязан к луке седла, и обезьянка верещит, рассерженная внезапной переменой аллюра. Потом поворачивается ко мне, скалится и закатывает глаза. Амаду сперва мешает мне целиться в нападавших, я отпихиваю его в сторону. От страха ум сосредотачивается, а рука становится железной; еще от страха я стреляю из мушкета как никогда. Одному разбойнику пуля попадает в затылок и начисто сносит лицо: я вижу алую развалину, когда он падает передо мной с седла. Второго поражает в бедро мое копье, прикалывая грабителя к седлу, и он воет. Амаду повторяет его адский вопль и начинает стрекотать, как демон. Видя, что я — лишь авангард императорских войск, остальные разбойники пускаются наутек, бросив украденные повозки.

Бен Хаду оглядывает место событий, подняв бровь.

— Молодец, Нус-Нус. С таким рвением защитил дары султана английскому королю! Не помню, чтобы ты даже за берберами гнался с такой жаждой мести.

Я опускаю голову, что-то бормочу о долге, и Медник смеется.

— Ты — пример для подражания. Я тебя повышу до заместителя посла на время поездки — хоть ты и будешь называться по-прежнему писцом. Идет?

Я лишаюсь слов и просто киваю. Амаду пляшет на холке лошади, словно это он все сделал, и бен Хаду смеется. Протягивает руку, хлопает меня по спине.

— Молодчина. Мне нужен кто-то, кому можно доверять. Меня уже обременили каким-то мерзким отступником-англичанином, от него одни неприятности, все знают, и других гадюк в посольстве тоже предостаточно. Смотри, слушай, обо всем подозрительном докладывай мне. Если кто-то еще сделает тебе предложение, сразу скажи. Не пожалеешь.

Медника не все любят, это мне известно, так что я не удивлен. Он ведет себя властно, может задеть, несколько нетерпелив с бестолковыми — и слишком охотно это показывает. Есть и вражда между племенами — у марокканцев она всегда есть. Я соглашусь быть его глазами и ушами: всегда лучше быть на стороне бен Хаду, чем против него. Но я не настолько глуп, чтобы доверить ему свою тайну, поскольку, как бы хитер он ни был, он верен султану, и какое бы расположение ко мне ни выказывал, без малейших терзаний отошлет маленького принца обратно в Мекнес под стражей и с моей головой в сумке.

В Танжере непростое перемирие: сразу видно по тому, как выщерблены ядрами и закопчены белые городские стены. Вокруг лежат развалины укреплений, свидетели долгих обстрелов, которым колония подвергалась в последние годы. Среди вздыбленной земли собирают корм для скота на зиму крестьянские женщины; когда приближается наша пестрая кавалькада, они выпрямляются и испускают приветственные крики из-под покрывал, опущенных на лица. Из города появляются всадники, узнать, кто мы, и когда бен Хаду называет себя, вести быстро доставляют в город, и вот уже повсюду видны английские войска в красивейшей форме, и нас встречает пушечный салют. Отношения так сердечны, что и не подумаешь, будто мы воевали за этот порт, за кусок земли, тычущий в море, как палец, почти касающийся берегов Испании, отделяющий Средиземное море от Атлантики. Нам навстречу выходит сэр Джеймс Лесли. Несмотря на то, как сурово принял его император, он — само радушие: для нас устраивают пир, палят из мушкетов, а потом запускают фейерверки, и они разрываются цветными вспышками, шипя над морем. Жаль, Момо их не видит. В разгар праздника я выскальзываю и иду его проведать. Он провел в сундуке четыре дня на одном хлебе и финиках, с маленькой фляжкой воды. Но груз под строгой охраной, и у меня нет полномочий на нее повлиять: меня твердо, но вежливо выпроваживают. В ту ночь я не могу спать в своих уютных покоях, зная, что малыш лежит, съежившись, в грязи, в своей тюрьме. Неподъемность того, что мы затеяли, снова меня подавляет: разлучить ребенка с матерью, возможно, навеки, рискнуть всем…

Прекрати, Нус-Нус, зло говорю я себе. Будь мужчиной.

Часть четвертая

30

Корабль, на котором мы отправимся в Англию, стоит на якоре в голубых объятиях бухты. Паруса его свернуты, он нежно покачивается на приливной волне: вполне справное на вид судно. Бен Хаду разочарован.

— Две палубы и не больше пятидесяти пушек. Я ждал от англичан большего, они себя считают такими умелыми мореходами. А это в лучшем случае третьесортный корабль. Приплывем на таком — будем как нищие. У меня и так свита меньше, чем я хотел бы.

Он переживает по поводу жалкого впечатления, которое мы произведем, всю дорогу через город до ворот, ведущих к воде. На причале мрачно произносит:

— Мы — народ, воздвигший мечеть Кутубия и башню Хасана, потомки Аль-Мансура, богатейшего человека на земле; придворные самого могущественного правителя в Африке. Если мы не появимся с большей роскошью, на султане это дурно скажется.

На самом деле понятно, он имеет в виду, что это дурно скажется на нем. О гордости бен Хаду ходят легенды. Но корабль, по крайней мере, выглядит крепким и надежным. Когда я пытаюсь это сказать, Медник нетерпеливо отмахивается и отъезжает, чтобы накричать на одного из помощников.