Жена султана - [113]

Он делает клавесинисту знак подойти.

— Мистер Перселл[21], идемте со мной. И вы, мистер Пипс. Мистер Джеймс, отберите лучших скрипачей и ведите их в музыкальный салон!

Он снова поворачивается ко мне, улыбаясь, как мальчишка.

— Идемте, сэр! Мы славно пошумим! Я приметил вас в аббатстве: клянусь, никогда не видел, чтобы душу смертного так трогала музыка.

Король — человек живой и полный сил: он словно излучает полноту жизни. В этом он схож с Исмаилом: такой же непоседливый и быстроногий. Говорят, Карл каждый день встает пораньше, чтобы пройтись или поиграть в теннис; он плавает и ездит верхом, охотится и танцует (и, без сомнения, не забывает своих наложниц) с резвостью, свойственной тем, кто вдвое его моложе. Во всяком случае, мне нелегко за ним угнаться, когда он выходит из комнаты для аудиенций и устремляется по коридорам, а ведь шаг у меня шире, чем у многих. Оглядываясь, я вижу, как отстают от нас обремененные инструментами музыканты, мистер Пипс и молодой клавесинист, за которыми поспешает настороженный бен Хаду. Неужели пришел мой час? Меня вышколили, приучив никогда не заговаривать с монархом, если он сам ко мне не обращается, но другой возможности может и не быть.

— Сир, — начинаю я, собравшись с духом, — я бы хотел поговорить с вами об очень важном деле.

Он смотрит на меня с любопытством.

— Продолжайте, сэр.

— Сир, есть одна дама…

Это заставляет его рассмеяться.

— А, дама есть всегда. Вижу, вы здесь не теряли времени даром.

— Дама, о которой я говорю, в Марокко, при дворе султана. Более того, в его гареме. Она англичанка, хорошего рода.

— Припоминаю, Нелли мне что-то такое рассказывала. Продолжайте.

Я коротко излагаю обстоятельства пленения Элис.

— А имя у этого совершенства есть?

— Элис, сир. Элис Суонн.

— Откуда, вы сказали, она родом?

— Из Гааги, сир: ее отец был роялистом и бежал в Гаагу во время войны.

Лицо у него вдруг застывает, шаг замедляется; а потом он и вовсе останавливается.

— Не желаю больше слушать.

Но я безрассудно продолжаю.

— Сир, выслушайте меня, умоляю. Она просила отдать вам это, сир, если у меня будет возможность. Сама вышила и запечатала, чтобы сохранить в тайне.

Я достаю свиток и протягиваю ему, спиной прикрывая от быстро приближающихся отставших. Он мешкает, и я грубо сую свиток ему в руку.

— Прошу, прочтите это, Ваше Величество: от этого зависят три жизни.

Мгновение мы стоим неподвижно, музыканты нас догоняют, и я думаю: «Все кончено, я потерпел неудачу». Возможно, король видит, в каком я отчаянии, потому что он в конце концов берет свиток и прячет его в карман кафтана.

— Не люблю я интриг, юноша, — коротко произносит он, прежде чем снова тронуться в путь. — Но у человека, который так любит музыку, сердце, скорее всего, честное, так что я решил вам поверить.

Я едва помню, что происходило потом, такой подъем охватил меня оттого, что я выполнил свою задачу. Смутно припоминаю, что играл дуэт для испанской гитары с королем, и он куда лучше управлялся с инструментом. И мистер Пипс играл на флажолете, а я на лютне, в сопровождении десятка скрипачей и мистера Перселла за спинетом; мистер Перселл еще сказал мне, что Северная Африка для него сейчас — источник величайшего вдохновения, поскольку он пишет произведение о любви между греческим героем и карфагенской царицей с трагической судьбой, и он очень рад со мной познакомиться.

Однако вскоре мое приподнятое настроение развеивает бен Хаду. Когда вечер заканчивается, он тащит меня в наши покои, крепко ухватив за руку.

— Ты что, решил сорвать нашу работу? Сперва ведешь себя как дурак в парке, а теперь пытаешься запросто общаться с нашим хозяином, словно вы равные, а не король и невольник. Я — глава посольства, если король обращается к кому-то из нас, то это должен быть я. О чем вы там говорили?

— Просто о музыке, — лгу я.

Он хмыкает:

— И все?

Я киваю, не решаясь произнести более ни слова.

Сразу после полуночи в мою дверь тихонько стучат. Жмурясь со сна, я открываю и вижу пажа с серебряным подносом, на котором лежит записка, запечатанная толстой лепешкой красного воска с оттиском королевской печати. Я забираю записку и возвращаюсь в комнату с бьющимся сердцем. Послание, написанное небрежной рукой, непросто разобрать: английский почерк мне непривычен. Записка гласит:

«Аллея возле птичьих клеток, Сент-Джеймсский парк.

Завтра на рассвете.

К.Р.»

35 4 февраля 1682 года

Я просыпаюсь затемно: в кои-то веки не ради молитвы, хотя много что обещаю Богу, пока укутываюсь в бурнус и выскальзываю в темное туманное утро. Когда я добираюсь до места, где, на мой взгляд, проходит аллея с птичьими клетками — здесь и в самом деле целый птичник, в клетках и без, и обитатели его, по счастью, в большинстве своем еще спят, сунув головы под крылья, — края облаков на востоке и тихие воды пруда окрашиваются розовым светом. Я затаиваюсь, сидя на корточках, под деревьями и жду. Вскоре на аллее появляется идущая быстрым шагом высокая худая фигура, закутанная в плащ. Несмотря на треуголку, по походке сразу видно, кто передо мной. Я выхожу ему навстречу и уже готов упасть ниц, когда низкий голос короля повелительно произносит: