Жена султана - [108]

— Вы такой крупный мужчина, у вас небось и аппетит под стать.

Она чуть дольше, чем нужно, смотрит мне в глаза, все больше краснея. Я не настолько глуп, чтобы не понять, о чем она думает, но ради нас обоих притворяюсь, что не понимаю. Просто беру поднос и прощаюсь.

Спокойного ужина, на который я надеялся, не получается. Амаду не в себе: он все время крадет кусочки еды, потом швыряет их на пол и требует еще, пока мне не начинает хотеться порадовать себя и придушить мартышку. Я как раз над этим размышляю, когда в дверь снова стучат. Сдвинув кувшин эля к краю подноса, я составляю на него всю посуду, достаю монетку для девушки и с улыбкой открываю дверь.

В следующее мгновение я лежу на полу, на груди у меня нога Рафика, а у горла его нож.

— Закрой дверь, — шипит Рафик, и в комнату входит Хамза.

Амаду истошно верещит с кровати.

— Заткни эту чертову мартышку!

Хамза бьет, и Амаду, пролетев через всю комнату, ударяется о стену с глухим стуком. Я слышу, как его тельце падает, словно камень.

— И где он? — спрашивает тафраутец.

— Кто?

— Мальчишка. Сын султана.

От изумления у меня замедляются мысли. Откуда он знает?

— Сын султана? У него их столько, что непонятно, о каком ты.

— Не валяй дурака.

Хамза пинает меня под ребра. На нем башмаки из жесткой английской кожи, это больно.

— Тот, про которого все думали, что он умер и похоронен — сын англичанки. Мы знаем, что он у тебя, просто не знали, зачем — но теперь и это выяснили.

Он ухмыляется и делает пальцами какое-то движение.

— Думал, состояние в Лондоне заработаешь, а?

На этот раз растерянность моя непритворна.

— Отпустите меня. Я понятия не имею, о чем вы.

Он снова меня пинает, выбивая из меня воздух. Я снова чувствую вкус эля — куда приятнее было, когда он лился вниз.

— Хватит пинать этого ублюдка, обыщи комнату! — злобно говорит Рафик.

Он опускается на колено.

— Из-за тебя моего дядю привязали к мулу и волокли по пустыне, пока плоть не сошла с его тела и кости не стали торчать, как палки. Так что я без колебаний перережу твою черную глотку — считай это убийством из мести. Но где это отродье? Я знаю, он где-то здесь: никто больше не мог увидеть, что я взял сумку — уж я об этом позаботился. Разве что мартышка поганая, но она не говорящая.

Что ж, это разрешает одну загадку, хотя как он узнал, что его видел Момо? И вдруг меня словно ударяет изнутри: свиток Элис — она, должно быть, написала в свитке про сына, а Рафик обыскал мою сумку тщательнее, чем я думал. Наверное, он его нашел, а Хамза ему прочитал. Меня бросает в жар, потом в холод: что же я за глупец.

— Здесь никого. — Хамза тяжело опускается на кровать. — Что же ты с ним сделал-то?

Глаза у него хитро блестят.

— Расскажи, и сохраним это в тайне. Поделим деньги на троих — султан ничего не узнает.

Рафик в ярости оборачивается.

— Вот это верно: добавь к алчности и отступничеству еще и предательство, неверный! Султан — мой господин. Надо найти мальчишку и вернуть его. Но сперва перережем этому ублюдку глотку.

— Уймись. Дворец огромный: он мог где-то спрятать сучонка, а то и в город его вывезти. Говорю тебе, он расспрашивал о разном. Придется оставить его в живых, а то не найдем парнишку.

В ответ Рафик сильнее прижимает к моему горлу свой кинжальчик. Я чувствую, как натягивается, а потом подается под ним кожа — с алой струящейся болью. Какая-то алхимия обращает боль в слепую ярость, я с воем сбрасываю Рафика и поднимаюсь, готовый к драке. Рафик налетает на стол, и поднос со всей посудой рушится на пол с чудовищным грохотом. В голове у меня бьется мысль: нужно убить обоих, если пошлют вести в Марокко, Элис обречена. Ужас при этой мысли придает мне еще больше сил. Я хватаю Рафика за горло одной рукой, а второй — за руку с ножом. Бум! Мы натыкаемся на шкаф, большой тяжелый гардероб. От удара одна из его высоких дверей распахивается, и бьет подбегающего Хамзу в лицо. Из его отверстого рта потоком изливается брань. За этим шумом и дерзкими угрозами Рафика я не слышу, как выбивают дверь, и в комнату вбегает вооруженная стража. Двое оттаскивают меня от тафраутца и обезоруживают его; еще один берет на себя отступника. За их спинами, в коридоре, я вижу горничную Кейт, сцепившую руки. Потом вспоминаю про Амаду.

Когда я поднимаю обезьянку, ее голова бессильно свисает. У Амаду сломана шея, и я невольно плачу.

Девушка тут же оказывается рядом со мной.

— У вас кровь! — восклицает она.

Это довольно очевидное наблюдение. Потом она опускает глаза.

— Ох.

Пятится.

— Фу.

Не могу винить ее за отвращение: вид у бедняжки Амаду такой, словно его порвали орлы — он весь в моей крови.

Посылают за бен Хаду, он приходит нескоро, запыхавшийся и растрепанный. Он гневно смотрит на Рафика, потом на меня, словно готов нас обоих заколоть за то, что его против воли вытащили из-за королевского стола. Он объясняет капитану стражи, что между мной и Рафиком давняя вражда и что он лично отвечает отныне за наше поведение.

— Что до Хамзы, то он отступник, но на него как на англичанина распространяются ваши законы. Уведите его и делайте с ним что хотите.

Когда мы остаемся одни, бен Хаду спрашивает:

— Что произошло?