Жена скупого рыцаря - [80]

Снова взвалив Зайцеву на плечо (я автоматически поправила подол на попе в розовом белье), Лев вышел на дорогу. Грязная и разбитая непогодой, она пересекала деревню и через поля уходила в лес и дальше к колхозу, с чьих полей дед Мардон воровал горох. В колхозе, громко именуемом акционерным обществом, была жизнь, были крепкие, в отличие от колотушинцев, люди. И главное — там имелась связь.

— Где заканчивается «мертвая» сотовая зона? — спросил Лев. Оказывается, мы думали об одном и том же.

— Через два километра, — четко доложила я.

— Не дойдем, — буркнул Лева и поправил на плече сползающую Зайцеву. Та начинала оживать и что-то возмущенно попискивала. Пока неразборчиво и вяло. — Куда пойдем? Или, вернее, к кому?

— К соседям нельзя, — уныло констатировала я. — Там только старики и дети…

Два пустующих дома отделяли дом тети Аси от всей деревни, и он получался как бы на отшибе. Заросли бурьяна и крапивы окружали два покосившихся заброшенных домика. Очень хотелось пройти к ним и спрятаться в темных строениях, но именно в высоком крепком бурьяне и скрывалась опасность, манившая простотой решения. Проходя к домам, мы вытопчем дорогу, как стадо диких кабанов. Лачуги даже видны не были, заросли стояли вокруг них стеной, и через них никаких стежек, дорожек, тропок.

Любой другой дом, где мы попросим помощи, моментально станет ловушкой, ведь в каждом дворе сидит брехливая собака. И даже если мы попросим хозяев не включать свет, останутся громко плачущие спросонья дети. Убийца мгновенно вычислит нас и придет туда с пистолетом.

Я отвернулась от деревни и посмотрела в другую сторону. За Галкиным домом начиналась (вернее, продолжалась) полузаросшая дорожка в две колеи к старому сенному сараю колхоза. Через пятьсот метров, упираясь в покосившиеся, вечно распахнутые ворота сеновала, дорога заканчивалась. Пустой огромный сарай в окружении низкорослых посевов был единственным местом, способным дать укрытие.

Эх, если бы Галина хоть на секунду пришла в себя! В школьные годы Зайцева лазила по колотушинским буеракам три летних месяца подряд. Она знала в округе каждый пень, каждую канаву и, без сомнения, вывела бы нас из деревни или спрятала бы так, что никакому Борику не найти. Но Галка вяло трепыхалась на Левином плече, а Лева растерянно озирался по сторонам и, пожалуй, не смог бы точно ответить, где находится дорога на Москву. Принимать решение приходилось мне.

— Пошли к сараю, — сказала я и вздрогнула, услышав, как где-то в доме затрещала под ударом ноги хлипкая деревянная перегородка.

Убийца вырывался на свободу.

Хрусткий звук ломаемого дерева подстегнул, и мы что было сил и прыти помчались прочь. В сторону, противоположную жилью, спасению, концу молчаливой «мертвой зоны». Мы надеялись, что убийца пойдет путем логики и станет искать своих жертв в другом направлении.

До сарая оставалось метров триста, когда сонную тишину полей разорвал еще один звук удара по дереву — Борис вышиб дверь с половины тети Клавы на улицу.

— Ложись! — рявкнул в этот момент Лев, шмякнул Зайцеву спиной о землю (та только крякнула) и, не дожидаясь, пока я с корточек перемещусь на пузо, ткнул меня лицом в мокрую траву.

На наше счастье, поле и дорогу разделяла бровка, заросшая высоким травостоем.

Произошедшее дальше описывать неприятно.

Лев оглядел нас с Зайцевой, задержал взгляд на моих белых одеждах и, не долго думая… спихнул Симу Мухину в глубокую лужу в центре дороги. Причем не просто спихнул, а протянул вслед руку и основательно притопил.

«Земля у нас — навоз с черноземом. Чистый пух!» — вспыхнул в голове лозунг деревни Колотушино, озвученный дедом Мардоном.

Скажу сразу: к чистому пуху у меня претензий нет. Но тесные взаимоотношения, сложившиеся с унавоженным черноземом, способны оставить в любой душе несмываемое пятно и подарить дивный кошмарный сон — Сима Мухина тонет в вонючей жиже, из последних сил пытается выбраться, но сверху опускается крепкая мужская длань, нажимает на ее макушку, и Сима начинает пускать пузыри.

Наяву, кстати, все так и происходило. За одним исключением: той ночью та же самая крепкая мужская длань и выдернула меня из лужи за шкирку и швырнула в бурьян. Основательно унавоженную.

— Лежи тихо, — приказал Лев. — Он обходит дом.

Я этого видеть не могла. Боялась расцепить ресницы, сцементированные черноземом, и ослепнуть навеки.

— Ищет следы, — комментировал Лев. Рядом с ним в траве бубнила Зайцева. Мокрый компресс из бурьяна и фланелевого халата некстати приводил ее в чувство, и подруга возмущенно роптала на недостойное обхождение.

Я ее понимала, мне тоже хотелось в теплую сухую постель.

От деревни донесся мерный рокот работающего двигателя. Рука Левы напряглась на моем плече, он пробормотал: «Разворачивается, гад», и тут же его голова опустилась возле моей: «Тихо, Сима, он едет сюда».

Это я слышала. И мысленно благодарила Леву за расторопность. Он не стал доказывать необходимость купания в луже, сделал все сам. Сомневаюсь, что я бы проявила стремительное геройство и добровольно бросилась топиться в луже.

Теперь, закамуфлированная грязью, я сливалась с темнотой. Белые, цвета спелой пшеницы, волосы равномерно слиплись под слоем плодородной земли, и издали я могла бы сойти за пласт пашни, вывороченный плугом.