Жена сэра Айзека Хармана - [117]

— Это мое письмо!

— Полюбуйся! — повторил он.

— Какое право ты имеешь вскрывать мои письма?

— Дружба! — сказал он. — Невинная дружба! Вот, почитай, что пишет твой… друг!

— Что бы он ни писал…

— Ага! — воскликнул сэр Айзек. — Меня не проведешь! И не пробуй! О-о-о! Фью!.. — Некоторое время он не мог отдышаться. — Он такой безобидный. Так много помогает. Он… Прочти, ты…

Он запнулся, а потом бросил ей в лицо какое-то странное слово.

Она посмотрела на письмо, но не взяла его со стола. И вдруг увидела, что лицо мужа краснеет и он судорожно машет рукой. Его глаза, в которых вдруг угасла вся ярость, молили о помощи.

Она бросилась к застекленной двери, которая вела с балкона в столовую.

— Доктор Греве! — закричала она. — Доктор Греве! — Больной у нее за спиной издавал страдальческие звуки. — Доктор Греве! — отчаянно крикнула она, после чего услышала сверху голос баварца, и по лестнице застучали его торопливые шаги.

Пробежав мимо нее, он что-то крикнул по-немецки. И она догадалась, что ему нужна сиделка.

Подоспевшая мисс Саммерсли Сэтчелл пришла ей на помощь.

И сразу все обитатели отеля стали стекаться на террасу.

Только через час сэра Айзека удалось уложить в постель, и он оправился настолько, что она могла уйти к себе. Вспомнив о письме мистера Брамли, она пошла на террасу и взяла листок со стола, где забыла его в суматохе, когда у мужа начался припадок.

Уже темнело, в доме зажгли электричество. Она стояла под одной из ламп и читала письмо, а два мотылька кружили около нее…

Письмо мистера Брамли было полно страстных излияний. Он намекал на «последние минуты счастья в Кьюгарденс». Писал, что право поцеловать полу ее одежды не променяет на «безраздельное обладание другой женщиной».

Это было так понятно, если видеть все в правильном свете. И так невозможно объяснить. Зачем она допустила это? Зачем?

Молодой доктор был смущен и даже оскорблен тем, что сэр Айзек снова занемог. Видимо, он считал это неправомерным и склонен был винить во всем леди Харман. Такой приступ, сказал он, мог бы случиться впоследствии, но никак не теперь. Несколько недель больной будет в прежнем состоянии, потом снова начнет поправляться, и, что бы он ни сказал, что бы ни сделал, леди Харман не должна ему перечить. Целый день сэр Айзек лежал пластом, весь в холодном поту. Один раз он согласился поесть, но его сразу начало тошнить. Вид у него был такой больной, что, несмотря на все заверения доктора, леди Харман сомневалась в его выздоровлении. Однако к вечеру он ожил, доктор сам наконец поверил в свои прогнозы, больной теперь мог сидеть, опираясь на подушки, свободно дышать и заниматься делами. Видимо, из всех дел его интересовало только одно. Едва почувствовав, что силы возвращаются к нему, он велел позвать жену. Но в тот вечер доктор не позволил ему разговаривать.

На другое утро сэр Айзек почувствовал себя еще лучше. Он нетерпеливо потребовал к себе леди Харман.

На этот раз доктор сказал ей об этом.

Она тотчас же пришла. Он сидел весь бледный, неузнаваемый, вцепившись в одеяло, и глаза его горели ненавистью.

— Ты думала, я забыл! — приветствовал он ее.

«Не спорьте», — подал ей знак доктор, стоявший в ногах кровати.

— Я все обдумал, — сказал сэр Айзек. — Ты, конечно, надеялась, что я слишком болен… Знаю я тебя…

Он облизнул губы и продолжал:

— Вызови сюда старика Грэппена. Я хочу кое-что изменить. Раньше я думал сделать по-другому. Но теперь ты так легко не отделаешься. Понятно? Так вот, вызови старика Грэппена.

— Что ты задумал?

— Неважно, миледи, неважно. Прошу вызвать Грэппена.

Она подождала немного.

— Больше тебе ничего не нужно?

— Теперь я улажу это дело с общежитиями. Будь спокойна. Твои общежития! Ты к ним теперь и близко не подойдешь. Никогда в жизни. Ты хотела уволить миссис Пемроуз! Как же! Да ты недостойна землю у нее под ногами целовать! Миссис Пемроуз!

Он собрал все силы и вдруг с необычайной яростью изрыгнул то самое слово, которым он назвал ее, когда прочитал письмо.

Видимо, это слово доставило ему большое удовольствие. Он повторил его трижды, смакуя каждый звук.

— Спокойно! — воскликнул доктор. — Тес!

Сэр Айзек вспомнил, что ему ни в коем случае нельзя волноваться.

— Вызови Грэппена, — сказал он тихо и серьезно.

За последний год она столько наслышалась площадных слов, столько раз прощала их, объясняя все его болезнью, что теперь как будто не слышала оскорбления.

— Он нужен тебе срочно? — спросила она. — Послать телеграмму?

— Срочно! — Он понизил голос до шепота. — Да, дура ты набитая, да. Телеграмму. (Фью.) Телеграмму… Ты знаешь, мне нельзя волноваться. Телеграмму.

Он замолчал. Но в глазах его по-прежнему горела ненависть.

Взглянув на доктора, она пошла к двери.

— Я пошлю телеграмму, — сказала она и вышла, а он все смотрел ей вслед со злобой.

Она тихо прикрыла за собой дверь и пошла по длинному прохладному коридору в свою комнату…

Надо терпеть. Терпеть. Его болезнь будет протекать от кризиса к кризису. Быть может, много лет. И нет ни выхода, ни спасения.

Терпеть… Что еще ей оставалось? Конечно, это вопиющая несправедливость, но она уже начала понимать, что быть замужней женщиной — значит стоять вне справедливости. Жить под властью тирана. Однажды она вообразила, что это не так, и потом чуть ли не всю жизнь постепенно убеждалась в этой своей первой ошибке. Она вообразила, будто общежития ее, просто потому, что он так сказал. Но они всегда принадлежали ему одному, и теперь, конечно, он поступит с ними, как ему заблагорассудится. Закон не принимает во внимание условий неписаного семейного договора.