Жена поэта - [42]

Зять устроился водителем в ритуальную службу. Зарабатывал немного, но хотя бы дома не сидел, не торчал перед глазами, как сорняк.

В личной жизни ничего не менялось. То же розовое трико, то же равнодушие к Михалычу и неравнодушие к золоту.

Михалыч на лыжную пробежку не ходил. Боялся встретить Марину. Она вела себя достойно. Не искала встречи. Гордая. А может, не велика потеря.

Видение – мулатка на белой простыне – посещало все чаще, не давало покоя. В конце концов Михалыч не выдержал и подкараулил Марину в парке. Она стояла перед ним в том же розовом лыжном костюме, скользком, как леденец. Хотелось лизнуть. Михалыч приблизился и проговорил, волнуясь:

– Здравствуй, Марина…

Она смотрела с непонятным выражением. Хотелось сказать: «Сделай лицо попроще», но он промолчал.

– На чай позовешь? – спросил Михалыч.

– Обойдешься, – ответила Марина.

– Ну почему?

– Мизерный ты человек, – четко сказала Марина и, оттолкнувшись палками, побежала по лыжной колее.

Михалыч остался стоять ни с чем.

«Мизерный» – а что это такое? Что-то неприятное, мелкое.

«Ну и хер с тобой», – обиделся Михалыч и пошел своей дорогой.

Досадно, конечно. Но что он мог сделать? Ничего.

* * *

В стране стояли тяжелые времена дефицита. Писателей прикрепили к близлежащим магазинам. Надо было подкармливать идеологию.

Мне достался магазин, стоящий довольно далеко и неудобно. Как правило, я ловила частника и раз в неделю ездила за заказом.

Меня обслуживали две продавщицы: носатая брюнетка и крашеная блондинка. Я догадывалась, что они обе фармазонки, но грешила больше на носатую. И ошиблась. Именно крашеная подсовывала мне товар второй и даже третьей свежести. Не отравишься, но удовольствия – нуль.

В этот раз я отправилась за заказом с твердым намерением восстановить справедливость. «Я не желаю поддерживать трудовым рублем недостойные элементы нашего общества». Я заготовила эту фразу и собралась ее произнести.

Выйдя на дорогу, я стала ловить машину: такси или частника – все равно.

Подъехала старенькая «Волга». В ней сидел крепкий мужик в ондатровой шапке и с ондатровыми лохматыми бровями. Это был Михалыч. По вечерам он подрабатывал, занимался частным извозом.

Я села в машину и назвала адрес магазина.

Машина тронулась. Легкий снежок налипал на ветровое стекло. Из приемника текла музыка Штрауса.

Михалыч поглядел в мою сторону.

– А вы симпатичная, – заметил он.

– Что есть, то есть, – согласилась я.

Я себе нравилась. Женщина вообще должна себе нравиться. Если она не нравится себе, то она не нравится и другим.

Михалыч был не в моем вкусе. Я предпочитала молодых и без живота. Но какая разница, кто меня везет.

Постепенно разговорились. Я сказала, что еду за писательским заказом.

– А вы кто по специальности? – спросил Михалыч.

– Писатель.

– А разве бабы-писатели бывают?

– Конечно, бывают. Они что, не люди?

– Такие симпатичные?

– Еще лучше. Поэтессы вообще красавицы.

– Интересно. А я думал, что писатели только старики, как Лев Толстой. А можно выучиться на писателя?

– Нет. С этим надо родиться. Талант – как деньги: или есть, или нет.

– А у вас есть?

– Воз и маленькая тележка. Иначе бы мне заказы не давали.

– Ага. А можно у вас получить консультацию? Задать вопрос?

– Задавайте.

– Что такое мизерный человек?

– Смотря в каком контексте.

– Контекст – это что такое?

– Ну… кто сказал, почему сказал, что было до этого, что потом?

Михалыч поведал мне контекст – от начала до конца. Он рассказал всю историю с Мариной от знакомства до его бегства плюс последняя встреча.

Я напрягла лоб, как инженер человеческих душ, и объяснила, что «мизер» – это карточный термин, когда на руках остаются только мелкие карты: двойки, тройки.

– А при чем тут карты? – удивился Михалыч. – Я играю только в подкидного дурака. Там шестерки, семерки.

– Карты ни при чем, – согласилась я. – В вашем случае имеет место конфликт долга со счастьем. Вы выбрали долг и вернулись в семью. В вас проснулась совесть. Совесть – главная составляющая. Человек без совести – это мизерный человек. А вы – не мизерный, а вполне с козырями.

– Да?

– Ну конечно, – подтвердила я. – Семья – это константа.

– Константа – это кто?

– Не кто, а что. Категория постоянная. А любовница – категория переменная. Сейчас одна, потом другая.

– Ну да… – согласился Михалыч. – Марина ушла, но яйца не отрезала. Все при мне. И яйца, и член. Как царская пушка. Полный боевой комплект.

Мы подъехали к магазину.

– Вы меня подождите, я обратно с вами поеду, если можно, – попросила я.

– Подожду со всем моим удовольствием, – согласился Михалыч.

Носатая и крашеная были на месте.

Я попыталась вспомнить свои заготовки текста, но неожиданно произнесла:

– Дайте мне дефицит. За мной не заржавеет.

Фармазонки переглянулись, как заговорщицы. Кивнули. И выложили передо мной продукты суперпервой свежести. Добавили палку колбасы из кремлевского распределителя и баночку красной икры. Я заплатила то, что требовалось, и добавила тридцать процентов сверх положенной суммы. Все были счастливы: я – качеством, продавщицы – количеством.

К моей проповеди о трудовом рубле они остались бы глухи. Слова – воздух. А чаевые – поступок.

Я выбежала из магазина и села в знакомую машину. Михалыч ждал меня со всем его удовольствием.