Жена Пилата, или Тайна прокуратора - [4]

— Вы — посланцы Рима в мире, — произнес он. — Так где же ваша хваленая воинская дисциплина?

— Ты сейчас увидишь, почему ее не стало.

Вперед вышел седой одноглазый ветеран и сбросил с себя кожаный панцирь.

— Вот это я заработал от германцев. — Он показал шрам на животе. — А этим меня наградили ваши офицеры.

Он повернулся спиной, иссеченной шрамами.

По толпе прокатился злобный ропот, и посыпалась брань в адрес Тиберия.

— Императором должен быть Германик! — выкрикивали зачинщики. — Ты — законный наследник. Веди нас на Рим. Мы будем драться за тебя!

Разгневанные солдаты напирали. Я задрожала, когда они начали мечами стучать по щитам.

Германик выхватил из-за пояса меч и приставил его к своей груди:

— Лучше умереть, чем предать императора.

Высокий, крепкого телосложения человек, весь в шрамах, вышел вперед и обнажил свой меч:

— Возьми мой, он острее!

Когда разъяренная толпа окружила Германика, Агриппина стала протискиваться к нему. Какой-то солдат, на голову выше ее ростом, попытался преградить дорогу, но она просто выпятила свой большой живот — осмелься кто-нибудь поднять руку. Ветераны со шрамами на лице, стоявшие с поднятыми мечами, медленно опустили их.

Солдаты расступились, и Агриппина гордо прошла к камню, где стоял ее муж. Толпа немного успокоилась, и мы с отцом спешились. Мама с Марцеллой вышли из повозки и встали рядом с нами. Мамины глаза сияли, на ее губах играла приветливая улыбка. Она велела нам взяться за руки.

Все взоры были устремлены на Германика. Он держался уверенно, голос звучал решительно и твердо:

— Именем императора я немедленно отпускаю в увольнение ветеранов, прослуживших в армии двадцать и более лет. Под знаменами остаются те, чей срок службы составляет шестнадцать лет, но их обязанностью будет только защита от нападения. Невыплаченное жалованье вы получите в двойном размере.

Солдаты подняли Агриппину и поставили рядом с мужем. Возвышавшиеся над толпой на большом плоском камне, они смотрелись великолепно.

— Германии — ваш предводитель и мой повелитель, — произнесла она. — Как он скажет — так тому и быть. Он всегда выполняет обещание. Я прекрасно это знаю.

Она стояла с гордым видом, сохраняя невозмутимое спокойствие, хотя ее слова были встречены всеобщим молчанием. Вдруг кто-то выкрикнул:

— Германику слава!

Другие подхватили, в воздух полетели шлемы. От такого неожиданного поворота событий на глаза у меня навернулись слезы.

— Нам здорово повезло, — сказал отец. — А что, если бы они потребовали деньги сейчас?

Германик повлиял на мятежников, и Агриппина тоже, это признала даже мама. Как ни странно, лавры героя достались и Калигуле. Он родился в военном лагере, отец брал его еще ребенком в свои кампании. Мальчик носил сапожки наподобие армейских калиг. Калигула — значит «сапожок». Сейчас мало кто помнит, что его настоящее имя Гай.

Слухи о том, что германцы собрали силы и идут на нас, сплотили людей. Германик решил отправить женщин с детьми в небольшую деревушку Кельн за сорок миль отсюда. Обе наши семьи поселили в бывшем постоялом дворе, слишком маленьком для всех нас. Я на дух не выносила тесное пыльное жилье и скучала по морю. Со всех сторон деревушку обступал густой сосновый лес, закрывавший вид на Рейн и не пропускавший слабые лучи зимнего солнца. Снег поначалу казался чудом, но от холода и слякоти становилось неуютно. Я чувствовала себя несчастной.

С каждым днем я замечала, как полнеет Агриппина. Все предрекали мальчика. Это придавало ей бодрости и помогало бороться с пронизывающим холодом, перед которым был бессилен любой огонь. Военные действия теперь велись в сотнях миль на северо-восток, и сведения о них приходили все реже и вызывали сомнения в достоверности. В конце концов мы перестали получать их вовсе. Где сейчас армия? Что там происходит?

Однажды среди ночи меня разбудил душераздирающий крик, похожий на вой дикого зверя в предсмертной агонии. Я вскочила на холодный как лед каменный пол, накинула новую волчью шубу и пошла по коридору на этот ужасный звук, доносившийся из комнаты Агриппины. Я остановилась в нерешительности, дрожа от страха и холода, когда дверь распахнулась и на пороге появилась мама.

— Ой, как же ты меня напугала. — Она чуть не выронила из рук таз. — Ступай к себе, дорогая моя, и ложись спать. У Агриппины начались роды. Кричит, будто раньше никогда не рожала. Это у нее шестой.

Я ничего не ответила, не представляя, как Агриппина может страдать молча. Повитуха, толстая, как гусыня, носилась по коридору с такой быстротой, что за ней не поспевали две ее помощницы. Запыхавшись, одна несла таз, другая — поднос с мазями.

— Все скоро закончится, — уверила меня мама. — Иди спать.

Дверь закрылась. Я покорно повернулась, но таинство, происходившее внутри, не давало мне покоя. Крики Агриппины наконец прекратились. Неужели ребенок уже родился? Запах разогретого масла, сока айвы и мяты потянулся из комнаты, когда я осторожно приоткрыла дверь. Мама и все, кто там находился, с напряженными бледными лицами склонились над лежавшей в кровати Агриппиной.

— Ничего не понимаю, — прошептала мама. — Она идеального телосложения, как сама Венера. Такие женщины созданы, чтобы рожать.