Жена изменника - [3]
Кельтов рубили на куски топорами и мечами, но слепая ярость не покидала их до последнего вздоха.
Павсаний, греческий историк
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Молодая женщина вышла из повозки и повернулась к вознице, все еще державшему в руках свободно повисшие вожжи. Стоя у окна в большой комнате, Даниэль прекрасно видел ее сквозь щель в ставнях. Выражения ее лица было не разобрать, но он сразу обратил внимание на ее прямую спину. Мужчина в повозке был маленького роста и плотно сбитый, как вяленая хурма. Поля его фетровой шляпы были надвинуты низко, под углом, почти закрывая глаза, и в этом чудилась какая-то мстительность по отношению к женщине. Даниэль виделся с дядюшкой своей жены только однажды на рынке, и они перекинулись лишь несколькими ничего не значащими словами. Но Даниэль хорошо запомнил торжество на лице Эндрю Аллена, когда старик побил его на телячьем аукционе. То, что сейчас Аллен предусмотрительно дает своей дочери последние немногословные наставления, было ясно по тому, как он снабжает свою речь подходящими случаю деревенскими выражениями вроде: «Ну-кась, слушай меня» и «Теперича вот что я тебе скажу». Такие слова старые ворчливые шотландцы все еще употребляют, как кресс-салат в своей бараньей похлебке.
Даниэль пересек комнату, остановился у открытой двери и, подняв в приветствии руку, предложил:
— Не останетесь ли позавтракать с нами?
С облегчением он увидел, как господин Аллен покачал головой и, пробормотав несколько прощальных слов, повернул повозку и потрусил в обратный путь, в сторону Андовера. Женщина довольно долго стояла на дворе, глядя, как уезжает отец, и край ее одежды намокал все больше и больше в грязной, смешанной со льдом жиже. Даниэль рассматривал ее длинную шею и высоко поднятую голову, размышляя о том, как печально, что девушка все еще не замужем, хотя ей минуло двадцать лет, и что родители отправили ее к ним как прислугу, а для ее немногих пожитков хватило небольшого холщового мешка.
Проникнувшись одиноким видом девушки, Даниэль сочувственно покачал головой. Эндрю Аллен был человеком довольно состоятельным и вполне мог бы обеспечить собственную дочь крышей над головой, но Даниэль знал от своей жены Пейшенс, что старик не только скареден, но еще и богохульник, любит крепко выпить и играет в кости, как только появляется такая возможность. Старый скряга не желает тратить ни гроша на товар, который нельзя вырастить на земле или смастерить самому из прибитых к берегу бревен сплавного леса.
Даниэль подумал, что жене повезло, потому что теперь у нее появится помощница по хозяйству. Даже сейчас он слышал, как жену рвет в стоящее у кровати ведро, — бедняжке, носящей под сердцем третьего ребенка, так худо на пятом месяце, как обычно бывает при первой беременности. Поэтому Даниэль хотел как можно скорее поселить в своем доме кузину жены.
С дорог уже сходил лед, и, хотя все они были изрезаны глубокими колеями, Даниэль был уверен, что, если сейчас он не отправится в Бостон, другие прибудут туда раньше и скупят все самые лучшие товары, привезенные на кораблях из Англии, Голландии и Испании.
— Марта! — ласково позвал он и предложил женщине войти в дом и присесть у очага.
Она медленно повернула голову, словно ей было трудно оторвать взгляд от дороги, и он увидел только ее профиль. Несколько прядей темных волос, напоминающих жесткую конскую гриву, выбились из-под чепца и били ее по щеке, растрепанные влажным ветром. Даниэль внутренне собрался, приготовившись к потокам слез, которые, несомненно, сейчас польются из глаз девицы, оставленной уже не в первый раз в доме практически чужих людей. Но когда она наконец обернулась к нему, его сердце на мгновение замерло, потому что вместо слез он увидел полные ярости сухие глаза и плотно сжатые губы — свидетельство непреклонного нрава. Первой мыслью Даниэля было убрать подальше от ее приближающейся фигуры свой мягкий живот. «Бог ты мой!» — подумал он и, попятившись, пропустил кузину в дверь.
С утра шел сильный дождь, ливший сплошными потоками, и, хотя Пейшенс умоляла мужа отложить отъезд хотя бы на день, Даниэль натянул над фургоном клеенку, забрался внутрь и погнал своего грузного мерина со двора. Если бы не ливень, подумала Марта, Пейшенс так и стояла бы в слезах на пороге, осторожно поддерживая свой большой живот, как будто не замечая, как торопится Даниэль уехать. Марта оглядела комнату и заметила затоптанный ногами мусор под столом, крошки еды, присохшие к не мытым со вчерашнего ужина тарелкам, брошенное на стул испачканное постельное белье — всю грязь, от которой сразу же при входе ударило в нос зловонием. Закрыв наконец дверь, Пейшенс пошла показывать Марте, где у нее хранятся запасы.
— В подполе, — сказала Пейшенс, сделав Марте знак, что надо поднять крышку, — в бочонке есть моченая клюква, а еще там немного пшеничной и кукурузной муки и две корзины с яблоками, тыквами и кабачками.
Взяв со стола свечу и приподняв подол юбки, Марта спустилась по пологим ступенькам в погреб. При свете поднятой высоко свечи она сразу же разглядела, что за зиму крысы и мыши без помех прогрызли корзинки, за которыми никто не приглядывал. Ей тут же вспомнился выложенный камнями погреб в собственном доме, где мать тщательно прибиралась каждый день, удаляя черную плесень и беспощадно борясь с вредителями. Марта сморщила нос, глядя на сплетенную косу из покрытых темными пятнами луковиц, которые уже начали гнить и издавать отвратительный запах, потому что висели слишком близко от влажной и грязной стены. Было слышно, как наверху Пейшенс беспокойно переминается с ноги на ногу.
