Жена иллюзиониста - [23]

Разум Маши отчаянно сопротивлялся, но тело при воспоминании о безумных наслаждениях трепетало, и она невольно кивнула.

– Хорошо! – лицо Генриха осветилось слабой улыбкой.

Он протянул руку и взял длинными тонкими пальцами Машино запястье. Холодное прикосновение, щелчок, и она увидела на своей руке тонкий витой золотой браслет в форме ящерицы. Она поднесла его к лицу, чтобы получше разглядеть. Ящерка подняла головку и сверкнула изумрудными глазами.

Елизавета Дмитриевна пребывала в печали. Да, ее невероятный план удался, Маша стала баронессой Корхонэн, но радости и спокойствия это не принесло. До последнего момента, до самого венчания она боялась, что все вот-вот откроется, все рухнет, однако, нет, Маша оказалась перед алтарем. Правда, ее обморок, казалось, говорил о том, что Господь воспротивился этому союзу, но и это не остановило ни ее, ни Аглаю в стремлении во что бы то ни стало поженить своих детей. Свершилось! Маша Стрельникова стала баронессой. Роскошное поместье, деньги, наряды, драгоценности – все теперь в ее распоряжении! Елизавета Дмитриевна рассчитывала, что новое положение дочери и ей принесет перемены к лучшему. Поэтому она несказанно удивилась, когда после отъезда молодых Аглая Францевна вежливо и мягко намекнула, что пора и честь знать. Пришлось спешно собираться домой. Правда, чтобы подсластить пилюлю, Аглая Францевна преподнесла Елизавете Дмитриевне множество разных дорогих подарков. Стрельникова же рассчитывала совсем на другое: ей хотелось снова вернуться в высшее общество, чтобы перед ней открылись двери аристократических домов и она, наконец, заняла место в жизни, предназначенное ей от рождения. Но, увы, она вновь очутилась в своей квартирке, и теперь, что хуже всего, одна, без обожаемой дочери, о которой постоянно болит душа. Как она там, прижилась ли, как к ней относятся муж и свекровь?

Маша долго не писала матери. В ожидании вестей от дочери Стрельникова вся извелась. Но долгожданные письма не принесли спокойствия и радости. У Елизаветы Дмитриевны возникло странное впечатление, точно их писала не Маша, ее родная дочь. Они были разные, наполненные непонятными чувствами и переживаниями. То со страниц веяло лучезарной, неуемной радостью, то в каждой строчке струились мрак и тоска. Елизавета Дмитриевна не на шутку испугалась, когда в письмах дочери появились описания странных видений, чудовищ. Помня о кошмарном сне, мучившем дочь до свадьбы, она начала подозревать, уж не развивается ли у бедной дочери душевная болезнь от перенесенных потрясений и стремительных изменений в жизни. Но если так, то тогда… Тогда это Божья кара ей, матери!

Придя к такому удручающему выводу, Стрельникова принялась каждый день ходить в Никольский собор и там молиться до изнеможения, до боли в коленях. Более того, удрученная мать приняла решение поехать на богомолье, замолить грех, отмолить свою бедную девочку.

Глава 12

Генрих хандрил. Он уже неделю либо не выходил из своей комнаты, либо подолгу просиживал внизу, рядом со своими пугающими картинами. Маша уже начала привыкать к странностям жизни «Сиреневой виллы». Ее строгий разум еще пытался протестовать, заставить задуматься, но очень быстро слабел, уступая место необъяснимому блаженству, беспричинной радости. Или наоборот, странному, почти мистическому ужасу, ни с того ни с сего охватывавшему Машу. И тогда объятия мужа становились единственным спасением. Эти страстные мгновения она переживала каждый раз по-новому. И всегда удивлялась потом, откуда берется эта неведомая сила, эта несвойственная ей раскрепощенность души и тела. Хуже всего, что ей не с кем было поделиться. Муж оставался для нее тайной за семью печатями. Свекрови она стеснялась. Маше очень не хватало матери, она пыталась выразить в письмах то, что чувствует и переживает, но поняла, что ее откровенность просто напугала Елизавету Дмитриевну, которая теперь думает о дочери бог знает что.

Иногда наперсницей госпожи становится прислуга. Но в доме Корхонэнов вся челядь была удивительно немногословна и вышколена так, что Маша поначалу думала, что они все немые. Горничные, лакеи и прочие двигались бесшумно, точно и беспрекословно выполняя приказания хозяев. Горничная молодой хозяйки звалась Кайса. Это была высокая молодая дебелая женщина, аккуратная и услужливая. Маша не сразу поняла, что та понимает и по-русски, и по-фински, как, впрочем, и все в доме, за исключением ее, Маши. На вопросы Кайса отвечала односложно и, сделав дело, тотчас же удалялась. В первые дни новая хозяйка только осваивалась в доме, но одного человека она заметила сразу. Это был тот самый Юха, который сопровождал Корхонэнов в роковой день гибели барона Теодора. Юха был невысок, кряжист и крепок. Со спины – обычный финский крестьянин. Но природа жестоко посмеялась над ним. Его лицо несло на себе печать врожденного уродства, на него невозможно было смотреть без содрогания. К тому же у него напрочь отсутствовало правое ухо, поэтому в поместье его так и звали: Юха-Без-Уха. И ко всему прочему он, вероятно, был немой или почти немой. Во всяком случае, понять его никто не мог. Единственные внятные звуки он издавал при помощи пастушьего рожка – туохиторви. Иногда по вечерам со скотного двора или из конюшни доносились его пронзительные трели. Так Юха общался с неласковым миром, изливал тоску и боль непонятой души. Маша, столкнувшись с Юхой в первые дни пребывания на вилле, в ужасе отпрянула, но, увидев на его лице выражение обиды и муки, устыдилась. Через некоторое время, преодолев отвращение и робость, она отыскала его на скотном дворе, где он правил ограду загона для свиней. Она не знала, что и как сказать, ей хотелось просто дать ему понять, что уродливая внешность не является препятствием для добрых отношений. А то, что Юха беззаветно предан семейству Корхонэнов, она знала из рассказов Аглаи Францевны. Та поведала девушке печальную историю несчастного уродца, жившего в доме ее родителей, которого она из жалости взяла с собой на виллу после своего замужества, иначе бы он пропал. В благодарность он платит ей рабской преданностью, как собака служит Генриху и готов отдать за них жизнь, потому что только в этом уединенном и глухом углу к нему относятся как к человеку, а не как к отвратительному уроду, ошибке Создателя.