Жена господина Мильтона - [35]

Прихожане говорили, что теперь город навсегда покинула удача, но они были беспомощны против указа парламента. Затем явились церковные инспектора. Они осмотрели церковь и удостоверились, что все сделано согласно приказу и все старые витражи и картины удалены из церкви.

Викарий Проктор всегда входил на амвон с длинным свитком в руках и конец этого свитка находился у него на правом плече, напоминая топор. Он читал святое писание с суровой интонацией и повторял его дважды. Казалось, он отпиливал его, точно полено, от толстого ствола Библии, а после Проктор гневно смотрел на скамьи, а потом начинал рубить топором. Иногда дрова как бы легко поддавались рубке, и после одного или двух несильных ударов, он разбивал бревно в щепки. Но иногда казалось, что дерево все в сучьях, и он должен сообразить, как это лучше делать и, стараясь изо всех сил, он обливался потом, и используя клинья, наконец добивался конечного результата…

Я помню, как он нам однажды сказал:

— Братья мои, есть новое открытие, и я нашел это чудо в двадцать третьей части Евангелия от Луки, это — двадцать восьмой стих: «Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Смотрите, как легко можно поделить эти слова. Весь текст легко распадается на доли, как апельсин из Валенсии. Его можно поделить на восемь отдельных частей или, как говорят дети, восемь небольших свинок.

1. Не плачьте.

2. Но плачьте.

3. Не плачьте, но плачьте.

4. Плачьте обо Мне.

5. Плачьте о себе.

6. Обо Мне, о себе.

7. Не плачьте обо Мне.

8. Но плачьте о себе.

Эти восемь строк напоминают отметки на морском компасе. Четыре главные пункта, и четыре подпункта. Если мы начнем с курса на север, то у нас будет фраза «Не плачьте». Господь нам говорит, чтобы мы не плакали. Кто мы такие и как можем ему не подчиняться? Но нам нужно знать, имеет ли Он в виду наш внутренний духовный глаз или наш внешний плотский глаз, а может, оба? Братья мои, теперь я перехожу с севера к востоку, и хочу вам кое-что добавить. А вы пока послушайте, как Бог приказывает вам сдерживать фонтаны горечи, хотя бы на некоторое время, и не плакать, как это делают дети в горе, а лучше прислушаться к его словам строгого Судии…

Он мог говорить до бесконечности, разрубая чудесные поленья в щепки, которые он потом собирал и завязывал веревкой и взваливал себе на плечо. Народ прозвал его дровосек Лука.

У него была ужасная привычка: во время молитвы он закатывал глаза настолько, что зрачков вообще не было видно и оставались видны одни белки.

Он также странно произносил слова в новой пресвитерианской манере — вместо «Аминь»—«Айминь», вместо «великолепный»—«великколепный» и еще употреблял многие «манеризмы». Когда он произносил проповедь, то всегда ставил на край кафедры песочные часы и говорил ровно час, пока все песчинки не высыпались из верхней части часов в нижнюю. Как-то, на День Всех Святых, он хотел перевернуть часы еще раз, и все начать сначала, но отец воскликнул со своего места:

— Сэр, я чувствую запах гари. Прошу вас извинить меня!

Все собравшиеся в испуге последовали за ним, оставив на кафедре продолжавшего произносить проповедь священника.

Потом йомен Матади спросил отца.

— Ваша милость, вам действительно показалось, что что-то горит?

— Да, сосед, — ответил отец. — Я почувствовал, как в нашей пекарне начали подгорать маленькие мясные пирожки. Если бы проповедь продлилась еще десять минут, они бы превратились в угли.

ГЛАВА 7 Странная история симпатии

Примерно в это время шотландская и английская армии опять были распущены, и Мун, который был капитаном гарнизона в Йорке, отправился в имение отца в Клейдоне, а на второй день после возвращения, это было второго ноября, приехал к нам с нашим соседом сэром Томасом Гардинером Младшим.

Сэр Томас приехал по делу в отношении земель, расположенных рядом с нашими, в Витли, которые купил его отец. И чтобы сообщить нам о своей помолвке с сестрой Муна Кэри.

Я надеялась, что теперь между мной и Муном все будет иначе. Я сильно выросла, мне было столько же лет, сколько и Кэри, которая была уже помолвлена. Кроме того, я многому научилась, следила за своими манерами, я узнала много нового. Но я даже представить не могла, как чудесно пройдет наша встреча.

За ужином нас сидело человек пятнадцать. Нам подали два пирога с гусятиной и три прекрасных пирога с зайчатиной. Их приготовили с очищенным маслом и густым соусом из красного кларета, луковицами, порезанными на четыре части и толстыми полосками сала. За столом сидели люди, любящие поесть. Еще подали испанский салат из холодной поджаренной индейки, тонко порезанной с салатом-латуком, сурепкой и нежными молодыми луковичками.

Разговор начался с сообщения нашего друга сэра Кенельма Дигби о том, что раны следует лечить любовью и сочувствием.

Сэр Кенельм считал, что если порошок его собственного изобретения, состоящий из римского купороса и других слагаемых, прикладывать не к самой ране, потому что смесь была очень ядовитой и разъедающей раны, а к носовому платку или к другому предмету, смоченному в крови раны, или к оружию, которое вызвало рану, то рана залечится от одной только любви целителя, даже если раненый находится в тридцати милях. Сэр Томас весело шутил по поводу нового метода лечения, но Мун, который теперь много знал, прослушав лекции в университете Утрехта, спросил, почему он считает, что подобным образом нельзя вылечить человека. Римский философ Плиний,