Жена господина Мильтона - [124]

Потом все стали петь хором:

Мне в общем наплевать,

Поднимут ли налоги,

Вот только с пива брать —

Скорей протянем ноги,

Вино цени вдвойне,

Оно не по карману,

Что толку в том вине —

Я пивом пьян лишь стану.

Было очень холодно. Рассвет никак не наступал, и мне казалось, что я сейчас упаду в обморок. Но прислуга, которая без разрешения удрала из дома, чтобы увидеть, как отомстили за смерть ее трех братьев, старший из которых пал при осаде Таунтона и двое младших — в битве при Престоне, так вот, эта девушка помогла мне — понянчила мою Мэри около часа, чтобы я отдохнула. Она подняла малышку высоко вверх, чтобы ее все видели и воскликнула, смеясь:

— Посмотрите, как мне повезло, какая малышка у меня в руках! Погодите, я отнесу малышку хозяйке, попрошу у нее прощения за свои грехи! Если даже она поднимется с постели, то ее хватит удар, и через час она умрет!

— И тогда я стану твоим шафером! — воскликнул метельщик.

Наконец солнце осветило толпу, заполонившую улицу, где был возведен эшафот, и люди доходили до Черинг-Кросс, а с другой стороны эшафота толпы простирались почти до реки у Вестминстерского аббатства. Мэри проснулась, поплакала и снова уснула. Поползли слухи, что скоро пожалует король, но это были всего лишь слухи, и нам пришлось ждать еще очень долго, пока до ушей не донеслась далекая барабанная дробь и вопли толпы, когда король шел по парку от Дворца Святого Якова до Уайтхолла. Его со всех сторон окружали солдаты с алебардами. Люди говорили, что он шагает быстро и дрожит от холода. Нам пришлось прождать еще около двух часов, и все это время мы оставались на одном месте. Потом сказали, что парламент принимает закон, запрещающий провозглашение нового короля и что пока придется подождать с казнью. Муж читал книгу, которую положил мне на плечи, казалось, он не замечал, что происходит вокруг. Мне хотелось поскорее оказаться на кухне, выпить горячего чая и протянуть ноги к очагу. Но из толпы было невозможно выбраться, и если бы кто-то упал в обморок, он продолжал бы стоять, поддерживаемый толпой, от которой исходила ужасная вонь.

Наконец послышались крики жалости, ненависти и уважения, и мой муж отложил в сторону книгу. Король появился в центральных дверях Парадного Зала. Из окна удалили стекло, и он вышел прямо на эшафот. На нем была лента ордена Подвязки и украшенный драгоценными камнями орден Святого Георгия. Король внимательно посмотрел на колоду и пожаловался, что она была слишком низкая. Всего шесть дюймов высотой. Потом он, держась с большим достоинством, подошел к краю эшафота. Король желал что-то сказать, но увидев, насколько огромна толпа, передумал и обратился к людям, собравшимся на эшафоте. Но мы слышали, что он сказал, потому что толпа замерла, и тишину прерывал только кашель людей.

Речь Его Величества продолжалась минут десять, и мне казалось, что король, которого собирались казнить, мог бы сказать, что-то более значительное, потому что он с кем-то продолжал спорить и выражался весьма невнятно. Он не стал обвинять своих убийц или просить у Бога прощения для них. Нет, он прочитал нам лекцию, заявив, что суверен и его подданный — это разные вещи и что народ не участвует в управлении страной, а ведь он желал для нее свободы, как и все остальные люди. Король называл себя «народным мучеником».

Дважды он видел, как человек подходил к топору, и каждый раз он прерывал речь, говоря:

— Осторожнее с топором, прошу вас, будьте осторожнее с топором, потому что вы можете причинить мне боль!

Все подумали, что король боится, что топор упадет и от края колоды отлетит кусок, и тогда удар станет еще более неточным и болезненным. Но мне казалось, что он испытывает к топору почтение, потому что тот представлял большую силу, чем его собственная. Самым интересным в его речи было признание, как он недостойно вел себя во время суда над графом Стреффордом, но ему стоило сказать об этом более прямо — король не назвал имени графа, а только отметил, что он не стал бороться с несправедливым приговором, и теперь его самого осудили так же несправедливо.

Когда король закончил речь, старый епископ Джаксон, бывший когда-то лордом-казначеем,[68] который тогда же перестал быть епископом и остался только священником короля, с крайне удивленным видом выступил вперед и напомнил Его Величеству, что тот не сказал ни слова о религии. Король очень вежливо поблагодарил его за напоминание, но сказал только одно: всем известно, что он умирает христианином-англиканином, как ему было завещано отцом. Закончил речь, взял у епископа белую атласную шапочку и заправил под нее волосы. Палач помогал ему. Потом он расстегнул темный плащ, отдал его епископу и снял орден Святого Георгия с шеи, стащил камзол и положил голову на колоду. Солдаты говорили, что это тот же самый топор, принесенный из Тауэра, каким отсекли голову графу Стреффорду. Толпа безмолвствовала.

Я не видела лица Его Величества, когда он положил голову на колоду, но через отверстие в черной ткани видела, как он подал сигнал, и топор точно поразил цель. Я увидела, как отлетела королевская голова.

Помощник палача поднял отсеченную голову и показал ее толпе. Все одновременно выдохнули, и воцарилась такая долгая тишина, что за это время можно было медленно прочитать молитву.