Жена банкира - [9]

Клаузеры жили в Колоньи – районе на северо-восточной окраине города, с извилистыми дорогами и открытыми пространствами. Была у них квартира и в центре, чтобы Йонас мог ночевать там, если задержится на работе допоздна (а на самом деле, как подозревала Аннабель, чтобы поразвлечься со своей любовницей, второразрядной французской актрисой, с которой он познакомился в Каннах и с которой открыто появлялся на людях, пока его жена каталась верхом или посещала парижские показы мод, чтобы сделать покупки), но там они никогда никого не принимали. Да и зачем, собственно, если в их шале – на самом деле это было шато – было поле для игры в гольф на девять лунок, теннисный корт, бассейн и гараж на десять автомобилей из личной коллекции Йонаса? Что же касается их собрания картин, то они были не во вкусе Аннабель: вульгарное, легко узнаваемое барахло, подборка, которую арт-консультанты всучили своему клиенту, не обладающему собственным вкусом, но и не ограничивающему их расходы, однако при этом обескураживающе, сногсшибательно дорогая. Аннабель даже подумала, что эта коллекция стоила дороже, чем картины в лучших частных галереях Нью-Йорка. Почти в каждой комнате дома Клаузеров было по крайней мере по одной значительной картине: Дэмиен Херст, Джаспер Джонс. Прямо в центре гостиной стояла скульптура Ботеро – отвратительно тучная голая женщина на кушетке.

– С таким же успехом они могли бы все стены своего дома оклеить денежными купюрами вместо обоев, – сказала Аннабель Мэтью, когда они побывали у Клаузеров впервые. – Нужно быть богаче Всевышнего, чтобы иметь такую коллекцию.

Но еще более грандиозное впечатление, чем коллекция предметов искусства, произвел на Аннабель ничем не заслоненный вид на Альпы, на пик Монблана, открывавшийся из окон. Она была в этом доме уже с десяток раз, но неизменно погружалась в благоговейное молчание, глядя на эти заснеженные горные вершины. Выглядело это, как открытка или иллюстрация к какой-нибудь сказке. Просто не верилось, что такой пейзаж может быть реальным. Небо было настолько пронзительно-синим, снег – настолько ослепительно белым, а контур гор – настолько четким, что казалось, будто это отретушированный цифровой снимок. Впрочем, в доме Клаузеров такое ощущение вызывало буквально все. Взять для примера хотя бы Эльзу Клаузер. Она утверждала, что является дальней родственницей королевской семьи, дочерью австрийского дворянина невысокого ранга – виконта, наверное, или еще кого-то, чей титул звучал не менее нелепо. Аннабель подозревала, что это вымысел, часть несуществующей родословной, которую Эльза тщательно подделала, стремясь заполучить в мужья Йонаса Клаузера. Заявленные породистые корни никак не вязались с ее, пожалуй, слишком большим бюстом, копной очень светлых волос и невнятным акцентом, по которому невозможно было определить, откуда она родом. Вещи у Эльзы были дорогими: от Лоро Пьяна, Шанель или Брунелло Кучинелли, – но кожаные брюки на ней всегда были слишком узкими, юбки – слишком короткими, а декольте – слишком соблазнительно глубокими как для женщины, претендующей на благородное происхождение. К тому же она постоянно носила меха, даже летом.

– Прямо как персонаж из «Игры престолов», – пошутил как-то Мэтью, выпив слишком много вина.

Как бы там ни было, все это не имело значения. Потому что Клаузеры могли похвастаться принадлежностью к королевскому клану иного рода: в мире скрытых банковских счетов и тайных финансовых потоков Йонас Клаузер был настоящим монархом.

В отличие от своей жены он держался как самый настоящий аристократ. С кем бы Йонас ни общался, он помнил имена детей своего собеседника, его родителей, супруги и любовницы, даже если пересекался с ним всего только раз, много лет назад, на какой-то вечеринке с коктейлями, где этот человек был далеко не самой важной персоной. Клаузер умел непринужденно поддерживать беседу об искусстве, о винах, о парасейлинге[2]или филателии – да о чем угодно – и мог делать это на пяти языках. Муж Аннабель говорил о нем, что это настоящий банкир-джентльмен. Когда разговор заходил о Йонасе, в голосе Мэтью звучало глубокое почтение. В первую неделю после приезда в Женеву Клаузеры устроили в честь Мэтью и Аннабель прием в галерее Скопия, известной тем, что там представлена швейцарская живопись. Взяв Аннабель под руку, Йонас познакомил ее с местными кураторами, галеристами и художниками. Он сказал, что хочет, чтобы она чувствовала себя здесь свободно. Мэтью был для него членом семьи, а теперь то же самое можно сказать и о ней. И если он может сделать что-нибудь, чтобы она чувствовала себя в Женеве как дома, ей стоит на это лишь намекнуть…

Аннабель позвонила Арманду, их шоферу. Торопливо написав на салфетке короткую записку, она оставила ее на столике в фойе, где Мэтью обязательно ее заметит. Он хранил все их записки в отдельной коробке у себя в шкафу. Причем даже самые банальные, написанные на салфетках, кассовых чеках или корешках старых билетов в кинотеатр, которые его жена находила на дне своей сумочки. Аннабель обнаружила этот факт вскоре после свадьбы и по сей день полагала, что это ужасно романтично. Зная, что все будет сохранено, она теперь гораздо внимательнее относилась к своему почерку. Иногда Аннабель сопровождала текст каким-то маленьким рисунком, зная, что это вызовет улыбку у Мэтью. За последние несколько лет она открыла в себе настоящий талант к подобным шалостям.