Жемчужины Парлея - [8]

Час спустя Герман указал на «Уинифрид». Битенги, передняя мачта и большая часть носа были разрушены. Осталось пять судов, и из них только на одной «Малахини» работала машина. Боясь, чтобы их не постигла участь «Нухивы» и «Уинифрид», две шхуны последовали примеру «Роберты» и, разорвав якорные цепи, понеслись в пролив. «Долли» шла первой, но у нее тотчас же снесло штормовой парус, и она разбилась на подветренной стороне атолла, близ «Мизи» и «Кактуса». Несмотря на гибель «Долли», «Моана» все же рискнула повторить ее маневр, но и ее постигла та же участь.

— Отличнейшая машина, а? — крикнул капитан Уорфилд.

Гриф пожал ему руку.

— Она себя окупает, — крикнул он в ответ. — Ветер поворачивает к югу, и наше положение улучшается.

Медленно ветер поворачивал к югу или, вернее, к юго-западу, и три уцелевшие шхуны были прибиты к берегу. Остов дома Парлея был подхвачен ветром, брошен в лагуну и теперь несся прямо на шхуну. Миновав «Малахини», он налетел на «Папару», стоявшую на четверть мили дальше «Малахини». На палубе началась бешеная работа, и через четверть часа судно было очищено от обломков дома; передняя мачта и бушприт «Папары» были сломаны. Стройная и похожая на яхту «Тахаа» стояла ближе к берегу; на ней было слишком много мачт. Ее якорь держал ее, но капитан, видя, что ветер продолжается, решил срубить мачты, чтобы уменьшить напор ветра.

— Отличная машина, — поздравлял Гриф своего шкипера, — она спасет наши мачты.

Капитан Уорфилд с сомнением покачал головой. Благодаря переменившемуся ветру волны в лагуне быстро утихали, но зато волны, катившиеся с моря, хлестали через атолл. Деревья сильно поредели. Некоторые из них были сломаны, другие вырваны с корнем. С «Малахини» было видно, как за одно дерево цеплялись три человека, но оно переломилось и в вихре понеслось в лагуну. Двое из находившихся на дереве отцепились от него и поплыли к «Тахаа». Как раз перед наступлением темноты Гриф увидел, как один из этих людей спрыгнул с борта шхуны и понесся к «Малахини» по белым волнам, от которых разлетались брызги.

— Это Таи-Хотаури, — решил Гриф. — Теперь мы узнаем новости.

Канак ухватился за канат, вскарабкался на нос судна, а с него пробрался на корму. После того как ему дали время отдышаться, он, примостившись за рубкой, начал рассказывать, говоря отрывочно и помогая себе знаками:

— Нарий… проклятый разбойник… он хотел украсть… жемчуг… Убить Парлея… Один человек убить Парлея… Ни один человек не знает этого человека… трое канаков… Нарий, я… Нарий подал знак… Пять бобов… шляпа… Нарий говорит, один боб черный… Никто не знает… Убить Парлея… Нарий — проклятый лгун… Все бобы черные… Пять черных… Темные навесы над копрой… Каждый получил по черному бобу… Подул сильный ветер… Не было удачи… Каждый бросился к дереву… этот жемчуг не принесет счастья, говорю вам… Не будет счастья…

— Где же Парлей? — крикнул Гриф.

— На дереве… трое из его канаков с ним. Нарий и еще один канак на другом дереве… Мое дерево унесло к черту, и я поплыл на корабль.

— Где же жемчуг?

— У Парлея, на дереве. Того и гляди, Нарий захватит его.

Рассказ Таи-Хотаури Гриф прокричал на ухо каждому. Капитан Уорфилд особенно рассвирепел и даже заскрежетал зубами.

Герман сошел вниз и вернулся с сигнальным фонарем, но едва только его подняли на уровень рубки, как ветер затушил его. Дело было удачнее с лампой от компаса, которая была зажжена после долгих усилий.

— Довольно приятная ночь с таким ветром, — крикнул Гриф на ухо Малхоллу. — Ветер становится все сильнее.

— Как велика его скорость?

— Сто миль в час, а может быть — и двести миль… Не знаю. Мне еще не случалось видеть такого сильного ветра.

Морские волны, хлеставшие в лагуну через атолл, все сильнее волновали ее воды. Несмотря на отлив, уровень воды в лагуне повышался, так как ураган гнал туда воду с нескольких сотен миль поверхности океана.

Луна и ветер как будто сговорились залить водой всего Южного океана островок Хикихохо. Капитан Уорфилд вернулся из машинного отделения, куда он ходил по временам, и сообщил, что машинист без сознания.

— Между тем машину нельзя останавливать, — беспомощно заявил он.

— Несите его на палубу; я заменю его, — сказал Гриф.

В машинное отделение можно было пробраться только через узкий проход около рубки, так как люк был закрыт. От жары и дыма там можно было задохнуться. Гриф быстро осмотрел машины и все приспособления в этом тесном помещении и задул лампу. Он работал в полной темноте, если не считать мерцания огонька тех бесчисленных сигар, которые он бегал закуривать в рубку. Хотя он отличался хладнокровием, но скоро и в нем стало сказываться сильнейшее напряжение, которое охватывает людей, имеющих дело с этим чудищем техники, которое работало, стонало, тарахтело в жуткой темноте. Гриф был обнажен до пояса, покрыт грязью и нефтью, весь избит и исцарапан от толчков и качки; он натыкался на разные предметы; его голова кружилась от газов и ужаснейшего воздуха, которым ему приходилось дышать. Он работал час за часом, то с любовью благословляя машину, то жестоко проклиная ее и все к ней относящееся. Огонь стал вялым. Еще более вяло стало действовать водоснабжение, а хуже всего было то, что цилиндры начали нагреваться.