Жемчужины Парлея - [10]

Он не смог сразу приспособиться говорить обыкновенным голосом, за несколько часов он привык орать что есть мочи, перекрикивая ветер; Гриф закричал так громко, что своим голосом оглушил окружающих.

— У него переломаны все ребра, — сказал судовой приказчик, ощупав Парлея. — Он еще дышит, но ему не выжить, он кончается.

Старый Парлей застонал, пошевелил рукой и открыл глаза. В них мелькнул проблеск сознания.

— Мои уважаемые джентльмены, — прошептал он прерывающимся голосом, — не забудьте… про аукцион… в десять часов… в аду…

Его глаза закрылись, и нижняя челюсть стала отвисать, но он преодолел агонию и в последний раз насмешливо хихикнул.

И тотчас же точно весь ад сорвался с цепи. Раздался снова знакомый рев ветра. Ветер со страшной силой задул шхуне в бок, она описала дугу, насколько это позволяли ей якорные цепи, и едва не опрокинулась, но затем резким толчком выпрямилась. Винт привели в действие, и машина заработала снова.

— Норд-вест! — закричал Уорфидд Грифу, когда они пришли на палубу.

— Теперь Нарию не удастся переплыть лагуну, — заметил Гриф.

— Тем хуже! Его опять отнесет к нам.

V

Барометр начал подниматься, как только пронесся центр урагана. Ветер стал быстро падать. Когда он стал нормальным, машина подпрыгнула в последних конвульсивных усилиях своих сорока лошадиных сил, сорвалась со своих устоев и опрокинулась набок; из трюма на нее хлынула вода, и поднялись целые облака пара. Машинист был крайне расстроен, но Гриф посмотрел с любовью на останки машины и пошел в каюту, чтобы стереть со своей груди и рук грязь остатками пакли.

Когда он вышел на палубу, солнце поднялось, легкий бриз ласково веял в воздухе. Гриф только что зашил рану на голове одному из канаков и другому перевязал руку. «Малахини» находилась вблизи берега. Герман и матросы вытаскивали якорные канаты. «Папара» и «Тахаа» скрылись; капитан Уорфидд отыскал в бинокль берег атолла.

— От всех шхун не осталось ни единой щепки, — сказал он. — Вот что случается, когда на судне нет машины. Их, вероятно, унесло еще до того, как переменился ветер.

На берегу, на том месте, где находился дом Парлея, не осталось никаких признаков жилья. На протяжении трехсот ярдов, где бушевало море, не осталось не только ни одного дерева, но даже пня. Вдали кое-где высились одинокие пальмы; большинство пальм были сломаны у самого корня. Таи-Хотаури уверял, что он видит, будто кто-то копошится в кроне одной из уцелевших пальм. У «Малахини» не осталось ни одной лодки, и они стали следить за тем, как Таи-Хотаури бросился вплавь к берегу и влез на дерево.

Он вернулся не один, — с ним была туземная девушка, принадлежавшая к штату прислуги Парлея. Прежде чем перелезть через борт, она подала наверх помятую корзину — в ней оказалось несколько штук слепых котят, только один из них был еще жив и чуть слышно мяукал.

— Алло, — сказал Малхолл. — Это еще кто такой?

Они увидели шедшего по берегу человека. Он шел свободно и небрежно, точно совершал утреннюю прогулку. Капитан Уорфилд заскрежетал зубами. Это был Нарий Эринг.

— Алло, шкипер, — окликнул его Нарий, — разрешите мне навестить ваше судно и позавтракать?

Лицо и шея капитана Уорфидда побагровели, он хотел заговорить, но задохнулся.

— За два цента… за два цента… — это единственные слова, которые он был в состоянии произнести.

1911