Жемчужина востока - [24]

— О, я не даром жил! — воскликнул римлянин. — Знай, что как я ни люблю тебя, а еще более уважаю! — И опустившись перед ней на колено, он сперва поцеловал ее руку, а затем кайму ее платья, затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.

Когда стемнело, Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк, во главе своего отряда, тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил, своего коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах, так что сам он казался светлою точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слушало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.

Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.

— Не плачь, дитя, и не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! — произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.

— Но, увы, дорогая Ноу, что из того, если он и вернется? Ведь я же связана этим зароком, нарушить который не могу без того, чтобы не навлечь на себя проклятия и неба и людей!

— Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, найдется калитка, не тревожь же себя тем, что лежит в руках Божиих, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то, что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!

— Ты права, дорогая Ноу, — сказала девушка, — слова твои придали мне силы!

— Ну, а теперь, когда ты несколько успокоилась, — продолжала Нехушта, — я сообщу тебе об одном важном деле. Когда ессеи приняли нас с тобой в свою общину, то при этом было поставлено строжайшее условие, что ты останешься у них только до достижения тобою 18-летнего возраста. Но этот срок минул уже почти год тому назад и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете. Тогда смысл слов «полных восемнадцать лет» был истолкован так, что эти 18 лет исполнятся тогда, когда тебе минет 19, иначе говоря, ровно через полгода от сегодняшнего дня!

— И тогда мы должны будем покинуть этот дом, Ноу!? — воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым светом, а эти добродушные старцы — единственными друзьями, каких она имела. — Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!

— Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене найдется калитка. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь в Иерусалиме или любом большом городе заработать себе пропитание. Да и у меня сбережено на черный день на первое время не мало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже хранятся у меня. Наконец, и ессеи не допустили бы, чтобы ты терпела нужду. Итак дитя, не мучь себя заботой, ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уж поздно!

Не с легким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета, после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик, где жила Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя в душе, что счастливый соперник его овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но самое страдание в нем рождало злобу, а эта злоба — силу.

Мало-помалу тени ночи бледнели, восток начинал алеть, и скоро дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.

— О! — воскликнул Халев. — Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него его жизнь и Мириам! — и юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направил свой путь к Иерусалиму.

Во время пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение Дел в Иерусалиме. Прибыв же сюда, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшою суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того, чтобы заботиться о приискании себе дела, Халев, как только залечилась его рана, стал ходить ежедневно к дворцу Гессия Флора, римского прокуратора, и искал случая говорить с ним.

Трижды он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, и в конце концов был прогоняем дворцовою стражей. Но это не смущало Халева, и на четвертый раз, когда он снова явился туда, Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить этого человека, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей имеет просьбу к благородному Флору.