Жемчужина Санкт-Петербурга - [9]

Йенс был не единственным, кто считал Николая Романова человеком, вовсе не подходящим для роли царя, в отличие от его отца, Александра III, медвежатого здоровяка метра и девяноста трех сантиметров росту, который в бытность свою самодержцем совершенно не задумывался о том, что должен вести себя, как железный кулак Божьего Провидения. Но сейчас как никогда ранее Россия стояла на краю пропасти, готовая перерезать собственное горло, и ей отчаянно требовался мудрый и сильный правитель.

— Браво! — воскликнул царь. — Прекрасно, mademoiselle Мария!

Весь зал разразился рукоплесканиями. Племянница, слава Богу, закончила пение, и Йенс облегченно вздохнул, потому что теперь ему можно было уйти и приступитьтаки к работе. Но вдруг, почти без перехода, зазвучал рояль, занимавший почти всю дальнюю часть помещения, и большой зал с высоким потолком наполнился музыкой. Йенс про себя зарычал. Это было чтото из Шопена, одного из его самых нелюбимых композиторов, чьи заунывные, полные безнадежности мелодии напоминали ему кошачьи песни. Он посмотрел на исполнительницу и увидел стройное юное создание с гривой густых черных волос, перевязанных на затылке черной лентой. «Лет ей, верно, семнадцать, — решил он, — может быть, восемнадцать». Она была в форме Екатерининского института и должна была бы выглядеть такой же нескладной и безликой, как и остальные ученицы, но чтото неопределенное притягивало к ней внимание, чтото в ее руках, которые двигались с гипнотической грацией, как будто были частью самой музыки.

У нее были маленькие сильные пальцы, которые порхали над клавишами, олицетворяя чтото незримое, какуюто часть ее внутреннего мира, которую невозможно уловить. Музыка лилась, наполняя Йенса своей красотой, и вдруг, когда он был совершенно к этому не готов, захватила его. Он закрыл глаза, ощущая, как мелодия оживает в душе, как ноты прикасаются к самым потаенным уголкам его души, оставляя на них открытые кровоточащие раны. Усилием воли он заставил себя открыть глаза и устремил взгляд на девушку, которая смогла превратить музыку в такое оружие.

Она сидела перед роялем на стуле, но тело ее не двигалось, не раскачивалось и не изгибалось, как у иных пианистов. Играли только ее руки и голова. Они были частью музыки, больше не принадлежали девушке. Кожа ее цветом походила на слоновью кость, а лицо было почти лишено всякого выражения, все, кроме глаз. Глаза ее были огромны и темны, исполнены чувства, которое Йенсу показалось более сходным с яростью, чем с исполнительским упоением. Откуда в такой юной девушке такая сила? Она точно впитывала ее с каждым вдохом.

Наконец музыка затихла, и девушка наклонила голову. Темные волосы, упав, закрыли ее лицо, и она осторожным движением сложила руки на коленях. По телу ее пробежала дрожь, когда тишина наполнила зал. Йенс посмотрел на царя. По щекам Николая текли слезы, чего сам государь, похоже, не замечал. Император медленно поднял руки и захлопал, зал тут же подхватил это, превратив в овацию, и уже через миг рукоплескания неслись со всех сторон. Йенс снова посмотрел на молодую пианистку. Она не сменила позу, только повернула голову, и теперь ее яркие карие глаза смотрели прямо на него. Это было совершенной нелепостью, но он мог бы поклясться, что она смотрит на него с какойто злобой.

— Благодарю вас, mademoiselle Валентина, — прочувствованно произнес царь. — Merci bien. Превосходное исполнение. Незабываемо. Вы обязательно должны сыграть в Зимнем для меня, императрицы и милых дочерей.

Девушка поднялась со стула и присела в глубоком реверансе.

— Это великая честь для меня, — сказала она.

— Поздравляю вас, душенька. Вы станете великой пианисткой.

В первый раз девушка улыбнулась.

— Благодарю вас, ваше величество. Вы слишком добры ко мне.

Чтото в том, как она произнесла эти слова, заставило Йенса вздрогнуть. Он чуть не рассмеялся, но царь, похоже, не заметил легкого оттенка иронии в ее голосе.

— Во всяком случае, — прошептала спутница Йенса, — вижу, Шопен тебе пришелся по душе больше, чем пение.

Йенс повернулся к графине.

— Признаться, да.

— Фриис! Что вы здесь делаете?

Это произнес царь. Он решил размять ноги перед следующим выступлением. Все в зале в тот же миг тоже повскакивали со своих мест. Николай был значительно ниже Йенса, он имел привычку, стоя на месте, перекатываться с пятки на носок. Женщины зашуршали платьями, приседая перед Романовым, мужчины почтительно наклонили головы.

— Фриис, — продолжил Николай, — надеюсь, вы здесь не для того, чтобы приударить за выпускницами.

— Нет, ваше величество. Я здесь по приглашению графини Серовой.

— Нечего вам выставляться перед наследницами лучших родов Петербурга. Делом нужно заниматься. Я этого жду от вас.

Йенс поклонился, щелкнув каблуками.

— В таком случае я удаляюсь.

Николай посерьезнел.

— Вам сейчас нужно быть в другом месте, Фриис. Мы не можем себе позволить, чтобы такой человек, как вы, тратил время на… — Он махнул рукой в перстнях на зал. — На подобные забавы.

Йенс снова поклонился и развернулся, чтобы уйти. При этом он еще раз посмотрел на пианистку. Та продолжала смотреть на инженера. Он улыбнулся, но, не увидев ответной улыбки, коротко кивнул и направился к выходу. Когда дверь закрылась за его спиной, Йенс почувствовал, будто там, в сияющем зале с начищенным до блеска полом, осталась какаято его частичка. Чтото такое, что он очень ценил.