Жемчужина из перстня - [5]

Другой, усач, подхватил громовым голосом прусского фельдфебеля:

— Совершенно верно! Грюнтальский пастор говорит точь-в-точь, как наш прежний пастор.

Пастору Краузе некогда было сообразить, следует ли ему радоваться сравнению с прежним пастором или наоборот. За спиной у него обменивались впечатлениями женщины.

— Видели, милая фрау Кетлер? Ни одной слезинки не уронил.

— Да, да, милая фрау Лангшток! У него каменное сердце. Да еще уселся на тумбу перед могилой господина Хагена! На что это похоже!

— А как хорошо говорил грюнтальский пастор!

— Да, да, да! Грюнтальский пастор такой милый!

Это «да, да, да» протянула растроганная дочка рингсдорфского фельдшера. Сквозь ее розовое маркизетовое платье просвечивала белая нижняя юбка; серые глаза с наслаждением останавливались на бархатном берете с плоским помпоном.

Грюнтальский пастор был вполне доволен тем, как он справился сегодня со своими обязанностями, и в не меньшей степени с самим собой.

Тем временем богатые рингсдорфские крестьяне с женами вереницей проходили мимо своего пастора и в знак сочувствия пожимали ему руку. Делали они это довольно медленно: а вдруг он все же пригласит хотя бы на чашку кофе или рюмку ликера? Прихожане победнее стояли кучкой и тоже кивали головами. А пастор только безразлично протягивал руку и смотрел куда-то вдаль.

Пройдя мимо пастора, разочарованные прихожанки еще немного помешкали.

— Вы заметили, милая фрау Кетлер? Он никому не смотрит в глаза.

— Да, милая фрау Лангшток. Хоть бы слово кому сказал!

— И ни одного родственника не пригласил на похороны! Просто неслыханно!

— Когда хоронили господина Хагена, одних приглашенных было больше сотни.

— Шесть гусей на обед зажарили.

Усач, услышав это, загремел:

— Две бочки мюнхенского на село!

Люди переминались с ноги на ногу, ожидая, что будет пастор делать. Он, конечно, опустится на колени перед могилой и углубится в молитву, как справедливо сказал грюнтальский пастор. Может быть, он стыдился плакать перед людьми. Кивая друг другу и грозя пальцами, они всей гурьбой отошли к ограде и стали оттуда наблюдать.

Вот он, оставшись один, повернулся и огляделся. Люди подталкивали друг друга.

Пастор Фогель подошел к могиле, склонился над ней. Венок из васильков, возложенный маленькими певчими, сполз набок — он поправил его, положив на розы, принесенные взрослыми девушками, выпрямился и пошел прямо к воротам. Никому не сказав ни слова, спрятав руки в карманы, втянув шею в воротник, Фогель, желтый, тщедушный, сгорбленный, нетвердым шагом спешил прочь по дороге между скалами, словно хотел убежать отсюда.

Прихожане переглядывались и пожимали плечами. Женщины громко застрекотали, мужчины толпою повернули к трактиру, решив за свой счет помянуть покойницу несколькими кружками пива.

Только у мостика грюнтальский пастор догнал своего коллегу и бережно взял его под руку. Краузе так и сиял, довольный удавшейся церемонией и отзывами прихожан. Рингсдорфский пастор опять вопросительно взглянул на грюнтальского. Нехорошие у Фогеля были глаза, с каким-то мрачным блеском.

— Ну, что вы скажете, как я справился?

— С чем справились? — не сразу спросил Фогель.

И голос у него стал чужим. Пастор Краузе обиделся. Конечно, это всего лишь взаимная выручка между собратьями по профессии, но ведь он сам написал текст слова и сегодня утром дважды перечитал его. Затем он спохватился и понял.

— Вы, может быть, думаете… притча при выносе тела не согласована с моим надгробным словом? Я, видите ли, не всегда слежу за тем, чтобы между притчами была внешняя связь. Я ищу внутреннюю логику, которой они подчиняются. Образы я сравнения нужны только для того, чтобы навести слушателей на определенные размышления. У нас на факультете профессор риторики всегда это подчеркивал.

— Да… Это они все подчеркивают.

— Ну, видите, значит, и в ваше время было то же самое. И насколько я мог заметить, проповедь произвела вполне благоприятное впечатление. Некоторые женщины даже плакали.

— В самом деле? Разве это… благоприятное впечатление, если они плакали?

Грюнтальский пастор надулся. Нет, с ним сегодня невозможно говорить. Но чувство удовлетворения быстро развеяло досаду. И, кроме того, надо ведь считаться с подавленным состоянием бедняги. С этим надо считаться прежде всего. Пастор Краузе решил не забывать об этом и не обращать внимания на странности коллеги.

Дойдя до аптеки, где дорога сворачивала к пасторскому дому, он продолжил:

— Эти горцы — грубый, но добродушный народ, хотя их и трудно переделать. Подумайте, мои грюнтальцы привыкли приходить к пастору со своими нуждами именно в воскресное утро, перед службой. Мой досточтимый предшественник так со всей толпой и отправлялся в церковь. Мне целый год пришлось с этим воевать, но зато теперь у меня полный порядок. Известное почтение к пастору никогда не помешает.

Рингсдорфский пастор на это ничего не ответил, хотя казалось, что он слушает. Но спутник его никак не мог молчать. Затронутая тема его очень интересовала. Видимо, она была как-то связана с сегодняшними событиями.

— Мне пришлось рассчитать старую служанку, потому что она плохо гладила воротнички. Я каждый год заказываю новый талар — портной у меня еще со студенческих времен. Дороговато обходится, но иначе в нашем положении нельзя. Люди теперь обращают много внимания и на внешность.