Желтый жук - [4]

Лодка была — небольшая дори, не оборудованная рулевым пером, и сторонний наблюдатель, окажись он об эту пору на безлюдном побережье, мог бы только подивиться слаженности гребцов, правда, при ближайшем рассмотрении он бы увидел, что кормчий все же командовал ими, только уж больно странным образом: устроив свои дорогие, удивительной выделки ботфорты под кормовой банкой, он вытянул ноги и едва заметно шевелил пальцами. Команда неотрывно следила за этими холеными пальцами, белыми, с недавно подпиленными ногтями, и каждый употреблял свои силы именно так, как указывал его , заранее определенный палец.

Дул слабый норд-ост, обычный для этих мест, небо было чистым, солнце недавно поднялось над океаном, причудливо разделяя зыбь глубокими тенями. Человек, ведущий шлюпку к берегу, был не кто иной, как Вильям Кидд, бывший офицер британского королевского флота, а нынче — предводитель отряда пиратов, одного из самых крупных и дерзких на всем Атлантическом побережье, от острова Сейки до Огненной Земли.

Лодка шла ровно, поскольку на дне ее был балласт, довольно солидный для такого рода судна: фунтов в триста пятьдесят — как бы два средней упитанности взрослых человека — золота и драгоценных камней, доверху заполнявших дубовый кованый сундук. Более пятидесяти тысяч долларов золотом и ни одной серебряной монеты. Некоторые из них были большие и тяжелые, столь старые, что невозможно разобрать надписи. Сто десять крупных алмазов, восемнадцать рубинов, триста десять изумрудов. Кроме того — множество золотых украшений: массивные кольца и серьги, цепочки, золотые ложки, столовые и чайные, одна большая золотая чаша старинной работы, и еще черт знает что. Все это было золото, чистое золото — ни единого грана серебра, потому что все серебро, добытое отрядом за последние семь лет, было либо пропито в портовых тавернах, либо выменено на золото, чистое золото, в том числе и антикварное — такова была финансовая политика капитана.

Ценности, стоимостью не менее полумиллиона долларов, сумма по тем времена грандиозная, были аккуратно переписаны на лист пергамента и брошены как попало в сундук. Камни были извлечены из оправ, а оправы сплющены несколькими хорошими ударами молотка, чтобы никто не мог узнать, кому они принадлежали раньше. Этой кропотливой работой, связанной как с высшими математическими материями, ловкостью ювелира, так и с недюжинной физической силой, капитан Кидд занимался всю прошедшую ночь, пока судно шло от Чарльстона до Сулливана к этому, заранее присмотренному месту; двое помощников, бывший цирковой борец и бывший ювелир, толстый и тонкий, сидели сейчас в лодке; они также должны были сегодня умереть, но не знали об этом, как и двое других членов экипажа — старый медовар, потерявший в своей жизни все и обретший свое последнее пристанище на пиратском судне, и юнга.

Это были пустые, никчемные людишки, включая борца, который, несмотря на свою огромную физическую силу, оказался трусом, включая опытного ювелира, которого Кидд приобщил к своему делу, когда сам еще не был сведущ в драгоценностях. О старике и юнге говорить вообще не приходилось… Последние месяцы Кидд едва терпел всех четверых, зная, какую почетную миссию придется им выполнить в деле.

И еще одна причина его неприязни именно к этим людям, причина, которую бывший офицер британского флота, человек, не слишком хорошо владеющий английским языком (да и любым другим, впрочем…) вряд ли смог бы выразить словами, была, может быть, именно самой главной, о чем, с позволения благосклонного читателя, мы расскажем несколько позже, а сейчас, пользуясь тем, что шлюпка еще не достигла берега, опишем, по традиции, ее временных обитателей…

Сол Цукерман, пожилой ювелир и бессменный казначей отряда, отличался малым ростом и слабостью телосложения; его зоркие, юркие, как насекомые в норках, неизменно хитрые глаза выдавали человека столь же богатого умом, сколь бедного физической силой; семь лет назад он прибыл на туманный Альбион с берегов Балтийского моря — в надежде продать изделия из дешевого сибирского золота, но был ограблен прямо в Ливерпуле, где его и завербовали в команду Кидда как большого знатока по части драгоценностей. Его тайным планом было сбежать с корабля одним прекрасным утром, где-нибудь у берегов Северной Америки, чтобы возродить свое золотое дело, теперь, понятно, уже на новой основе… Свои сбережения Сол хранил в сейфе Центрального банка Нового Амстердама (в последние годы прозванного Нью-Йорком) и был совершенно уверен, что его сегодня не убьют, несмотря на то, что он назубок знал все ценности, уложенные в сундук. Ни одна сделка Кидда не проходила без участия казначея и более того — произойти не могла, потому что никто из увальней команды не разбирался в золоте и драгоценностях так, как он, Сол Цукерман. Вот почему он был столь спокоен и весел, сидя у второго левого весла и пристально наблюдая за указательными пальцами ног капитана, которые и руководили его работой.

Не менее спокойным был и борец, вернее, бывший цирковой борец под сценическим псевдонимом Бумба, а ныне бесстрашный пират (тоже — по корабельной кличке — Бумба), руководимый средним пальцем (согласно древневавилонской астрологии — пальцем солнца) и размеренно, с уверенностью гребущий первым левым веслом. Он, конечно, понимал, что Кидд задумал вернуться из леса налегке, но также был уверен, что существует большая разница между тем, что задумал Кидд и тем, что ему удастся исполнить. Вчера ночью Бумба, много лет выжидавший подходящего момента, понял, наконец, что пришел его черед. Из экспедиции должен вернуться, конечно, один человек, владеющий тайной сокровищ, но было вовсе не обязательно, что этим человеком станет именно капитан Кидд, а не другой капитан, одетый в роскошное платье Кидда, скажем, капитан Бумба… Кидд был, конечно, здоровяком, но больной ногами и справиться с ним не составляло большого труда, надо было только следить, выжидать и не подставить спину под дуло одного из его пистолетов. Вот почему Бумба спокойно греб, мерно жевал смолу и поглядывал на пальцы капитана, краем глаза оценивая его костюм, состоящий из разноцветных лоскутков, словно карта Европы, с множеством блестящих застежек, как у гарной дивчины с берегов родного Днепра.