Желтый Кром - [29]

Он умолк и глубокомысленно забарабанил пальцами по корешкам несуществующих, недосягаемых книг.

— Но я не согласна с вами насчет чтения, — сказала Мэри. — Насчет серьезного чтения, я имею в виду.

— Совершенно верно, Мэри, совершенно верно, — ответил мистер Скоуган. — Я забыл, что среди нас есть и серьезные люди.

— А мне нравится идея биографий, — сказал Дэнис. — В предложенной вами схеме найдется место для нас всех: это всеобъемлющая схема.

— Да, биографии — это хорошо, это прекрасно, — согласился мистер Скоуган. — Я представляю себе эти книги, написанные в очень изящном стиле регентства — своего рода литературный Брайтонский павильон, — может быть, самим великим доктором Лемприером. Вы знаете его классический словарь? О-о! — Мистер Скоуган поднял и безвольно уронил руку, показывая, что слова здесь бессильны. — Почитайте его биографию Елены. Почитайте, как Юпитер, явившись в обличье лебедя к Леде, смог «воспользоваться положением, в котором оказался». Подумать только, что, может быть, он, Лемприер, — наверное, это был Лемприер — написал эти биографии великих людей! Какой труд, Генри! И мы не можем прочитать эти книги из-за идиотского устройства вашей библиотеки!

— Я предпочитаю «Охоту на дикого гуся», — сказала Анна. — Роман в шести томах. Как успокаивающе!

— Успокаивающе! — повторил мистер Скоуган. — Вы нашли совершенно точное слово. Видите ли, «Охота на дикого гуся» — это обстоятельные, но несколько старомодные картины жизни сельских священников в пятидесятые годы. Образы мелкопоместного дворянства. Крестьяне для чувствительных сцен и комических ситуаций. И, в качестве фона, всегда тщательно обрисованные красоты природы. Все очень хорошо, основательно, но, как бывает пудинг, немного пресно. Меня лично значительно больше занимают «Труды и странствия» Сома. Эксцентричный мистер Сом, живший в усадьбе на Сом-Хилле. Старина Том Сом, как называли его закадычные друзья. Десять лет он провел в Тибете, организуя производство очищенного масла новейшим европейским способом, и мог удалиться от дел в возрасте тридцати шести лет, располагая порядочным состоянием. Всю остальную жизнь он посвятил путешествиям и размышлениям. И вот результат. — Мистер Скоуган постучал по фальшивым книгам. — А теперь о «Повестях Нокспотча». Какой шедевр и какой великий человек! Нокспотч знал, как писать художественные произведения. Ах, Дэнис, если бы вы только могли прочитать Нокспотча, вы не стали бы сочинять роман об утомительной эволюции молодого человека, не описывали бы скрупулезно, во всех подробностях жизнь писателей и художников в Челси, Блумсбери и Хэмпстеде. Вы пытались бы создать книгу, которую можно было бы читать. Но — увы! — из-за своеобразного устройства библиотеки нашего хозяина вы никогда не прочитаете Нокспотча.

— Никто не сожалеет об этом больше, чем я, — сказал Дэнис.

— Именно Нокспотч, — продолжал мистер Скоуган, — великий Нокспотч избавил нас от тоскливой тирании реалистического романа. «Моя жизнь, — говорил Нокспотч, — не столь долга, чтобы я мог позволить себе тратить драгоценные часы, описывая быт средних слоев или читая о нем». Еще он сказал: «Я не могу больше видеть, как человеческий разум сковывается социальным окружением. Я предпочитаю изображать его в вакууме, пульсирующим свободно и предприимчиво».

— Гм, — вступил Гомбо. — Он иногда бывал несколько невразумителен, ваш Нокспотч, не так ли?

— Бывал! — ответил мистер Скоуган. — И преднамеренно. В результате он выглядел еще более глубоким мыслителем, чем был в действительности. Но он столь неясен и похож на оракула только в своих афоризмах. В «Повестях» Нокспотч всегда ясен до прозрачности. О, эти «Повести», эти «Повести»! Как рассказать о них? Невероятные персонажи на страницах его книг мелькают, как разодетые цирковые артисты на трапеции перед публикой. Необыкновенные приключения и еще более необыкновенные умозаключения. Острый ум и чувства, освобожденные от всех идиотских условностей цивилизации, движутся в утонченном и сложном танце, пересекаясь, приближаясь друг к другу и отступая, сталкиваясь. Замечательная эрудиция сочетается с замечательной фантазией. Все идеи настоящего и прошлого, касающиеся любых возможных вопросов, возникают в «Повестях», печально улыбаются или гримасничают, окарикатуривая себя, и затем исчезают, чтобы уступить место чему-то новому. Фантастически разнообразен и богат язык его произведений. Бесконечно остроумие. Далее…

— Но не могли бы вы дать нам образчик? — прервал его Дэнис. — Как пример?

— Увы! — ответил мистер Скоуган. — Великая книга Нокспотча — как меч Экскалибур. Она, словно в камень, прочно всажена в эту дверь и ждет, когда явится какой-нибудь гениальный писатель и извлечет ее оттуда. Я же не писатель и не обладаю качествами, необходимыми для того, чтобы попытаться выполнить эту задачу. Вызволение Нокспотча из его деревянной темницы я оставляю вам, мой дорогой Дэнис.

— Благодарю, — сказал Дэнис.

Глава пятнадцатая

— Во время славного Брантома, — говорил мистер Скоуган, — каждая знатная девица, впервые появлявшаяся при французском дворе, приглашалась пообедать за столом короля, где ей подавали вино в прекрасной серебряной чаше итальянской работы. Это была необычная чаша, сей кубок для юных девиц. Внутри него были искуснейшим образом выгравированные весьма, э-э, прелестные любовные сцены. С каждым глотком они становились все виднее, и двор с интересом смотрел на девицу всякий раз, когда она погружала нос в чашу, и ждал, покраснеет она или нет при виде того, кто открывал ей каждый глоток вина. Если девица краснела, они смеялись над ее невинностью, если нет — над ее опытностью.