Желтый дом. Том 2 - [32]

Матренадура, мы и гомосек

Ребята ушли в поле, а я по каким-то делам задержался в сарае. Заглянула Матренадура. Она собралась за грибами (обычное дело: мы работаем в поле, а местные жители занимаются своими делишками), но, увидев меня, изменила намерение. И я сделал с ней то, чего она и хотела. И не пожалел. В таких старых бабах почему-то сохраняется или возвращается к старости девическое целомудрие. Впрочем, что в этом удивительного? Русский народ прошел через ужасающий разврат сталинского периода, а вышел из него столь же целомудренным, как старая проститутка по выходе на пенсию. Я поделился своими впечатлениями о Матрене с Доном Игуаном. Тот подстерег ее и добился своего. Потом мы ходили к ней всем сараем по очереди. Устояли только двое: Иван Васильевич, который хотел, но не мог, и МНС, который мог, но не хотел. Это-то мне и показалось особенно сомнительным. Когда в бригаде появился Товарищ из Органов и спросил меня о МНС, я сказал ему, что он — единственный морально устойчивый человек в бригаде. Товарищ из Органов сделал понимающее лицо. Через пару дней в деревне под видом уполномоченного появился профессионал-гомосексолог. Он отозвал меня в сторонку и предъявил удостоверение капитана КГБ. И начал с таким остервенением крутить задом перед нашим сараем, что даже у меня зародилась вера в модные западные сексуальные теории и сомнение в правоте марксистско-ленинского учения о... как бы это понаучнее выразиться?.. о совокуплении. Если бы не Матренадура, не знаю, чем бы кончилось это искушение. Но МНС устоял. Увидев Гомосека, он сказал лишь одно слово: стукач! Зато ребята из второй бригады не устояли. Они ловили Гомосека, где придется, и вытворяли с ним такое, что квалификация его после этого повысилась раз в десять. Сначала он страдал, но помалкивал, не имея права обнаружить себя. Потом привык. И очень не хотел уезжать, когда его отозвали. А в чем состоит марксистско-ленинское учение об этом деле? — спросил меня Дон Игуан. В двух словах, сказал я, вот в чем:

Учися классиков примеру:

Храни и в этом деле меру.

Не извращай своей плоти.

Работу задавая херу,

Крепи в ученье наше веру,

Творцов грядущего плоди.

Ясно? Куда яснее, сказал Дон Игуан. Я уже плачу в два места алименты, так что мне теперь все равно. Мне даже хочется сотворить третьего, четвертого. Но бабы пошли дошлые, никак не клюют на это дело. Зачем это тебе нужно? — спросил Лоб. Тебе с этими двумя хлопот мало? Туго ты соображаешь, брат, сказал Дон. У нас же все наоборот: чем меньше детей, тем больше хлопот с ними, и чем больше детей, тем меньше хлопот. Почему? Очень просто. Когда ребенок один, над ним трясутся, вкладывают в него душу, тратятся больше, чем на себя. А когда их много, то на них наплевать, кормят и одевают как придется, не трясутся. И дети лучше вырастают. Вот ты, например, явно единственный сын в семье. Так ведь? А я — шестой! Понял? Шестой!! Чуешь разницу? То-то!

Матренадура о Западе

Нужен мне ваш Запад, как корове колготки, говорит Матренадура. Племянник моей двоюродной сестры по мужниной линии бывал на этом вашем Западе. И такого порассказывал, что я за деньги туда не поеду, а не то что самой платить. Там помочиться — и то денежку гони. Да не всякую, а подходящую монету. У них один член туристской группы умер от этого. Захотел помочиться, а монетки нет. Даром не пускают, да и он сам не идет даром — не позволяет гордость советского человека. Сует бумажку (это все, что им выдали), не берут. Сдачи нет, а без сдачи не берут, сволочи. Честные! Товарищи говорят ему, давай дуй прямо тут за углом, они покараулят. Так боится. Перед поездкой их проинструктировали, чтобы никаких безобразий. Иначе провокации всякие могут быть. И товарищи донесут, в другой раз не пустят. Так вот и дотерпел до гостиницы. И упал перед входом. Врача не стали вызывать — дорого. Там врачи дерут больше, чем грузины в Москве на Черемушкинском рынке. Матрена Ивановна, говорит Токарь, грузин теперь зажимают и на московские рынки не пускают. Там азербайджанцы и узбеки всякие. А не все ли равно? — говорит Матренадура. Все равно обдирают. Даже больше, чем грузины. Матрена Ивановна, говорит Костя, а почему товарищи его не дали ему монетку? Э, чего захотел! — смеется Матренадура. Денежек-то им выдали в обрез, а там на каждый грошик купить что-нибудь можно. Племянник целый чемодан вещичек привез.

Реальность

Я позвонил Ей, и мы договорились встретиться и провести вместе день. Погулять по улицам, сходить в музей, посидеть в ресторане, в крайнем случае — сходить в кино. У нее отгул, у меня — библиотечный день, так что такая программа в будничный день осуществима хотя бы отчасти. Наш поход начался с аварии — у Нее лопнули колготки, причем — на виду. Чтобы спасти настроение, мы зашли в галантерею, и я подарил Ей новые. Потом я караулил у чужого подъезда, пока Она переодевалась. Это нас сблизило. Жуть, сколько денег уходит на это барахло! — сказала Она. А заграничные стоят вдвое дороже, да и достать их не так-то легко. Что поделаешь! — сказал я. Мы очень хорошо делаем плохие вещи и очень плохо — хорошие. Потом мы сидели в ресторане, пили и разговаривали. Я рассказывал о себе, о своей конторе. Особенно Ее поразило то, что я еще до войны служил в армии, а Ее будущие родители тогда еще даже знакомы не были. Должно быть, грустно осознавать себя таким... ну, что ли, пожилым? — спросила Она. Старым, подсказал я. Нет, нисколько не сокрушаюсь по этому поводу, не вздыхаю по принципу «ах, как быстро годы промчались!». Наоборот, я считаю, что мне повезло. Я столько лет жизни урвал, тогда как очень многим моим сверстникам куда хуже пришлось. Одних убили на войне, другие погибли в лагерях, третьи умерли по болезни. А я до сих пор жив и здоров. Неизвестно, удастся ли вашим сверстникам прожить столько. А у меня прожитые годы уже никто не отберет. Они мои. И такая моя позиция есть элемент моей обшей жизненной концепции. В чем она состоит? Длинная история. Но если одним словом, то я — спун.