Желтый дом. Том 2 - [27]

Город и деревня

Наша (городская) молодежь расположилась на бревнах, которые еще много лет назад были завезены сюда для строительства новых стандартных домов по проектам финских архитекторов. Бревна, естественно, гниют и постепенно разворовываются. На плакатах с изображениями этих новых комфортабельных домов (с ванной, с туалетом, с кухней и прочими прелестями, одетыми в кафель), которые висят в клубе, ребята пишут неприличные слова. К нашей молодежи присоединилась местная, главным образом девчонки. Ребята держатся в сторонке. Хотя они внешне мало отличаются от городских, они чувствуют в них более сильных конкурентов: стоит самому жалкому городскому хиляку захотеть жениться на местной красотке, как она немедленно бросит своего местного ухажера, пусть у него и рост повыше, и плечи пошире, и морда приятнее. Случаи такие бывали, так что эти ощущения вполне реальны. Девчонки любыми способами стремятся удрать в города. И самым красивым в общем это так или иначе удается. Особенно сильный отбор лучших девчат происходит тогда, когда на работу в деревню присылают солдат. Ребята тоже отбираются в города разными путями — через армию (где-то оседают в чужих местах), через специальные школы, через спорт, по вербовке. Так что идет неумолимый социальный отбор, имеющий следствием биологический отбор, в результате которого биологический тип деревенского жителя имеет тенденцию к ухудшению сравнительно с городским. Я уж не говорю про интеллектуальный уровень. Хотя формально и в деревне есть среднее и специальное среднее образование, а многие специалисты (в основном — начальство) имеют высшее образование, по условиям жизни и работы в деревне оно оказывается избыточным или вообще ненужным. Тот аспект образования, который несет в себе элементы временной интеллектуальной культуры (как теперь модно говорить, современный менталитет), быстро забывается. Остаются лишь кое-какие крохи, да и то лишь постольку, поскольку без них нельзя потреблять доходящую сюда городскую культуру (телевизор, кинофильмы, радио, концерты, мотоциклы). Творческое напряжение и устремленность, хотя и слабые в наших городах, здесь отсутствуют совсем.

Я уж не говорю о пьянстве, скуке, дебошах и прочих обычных элементах местной жизни. Так что тягу в города нельзя объяснить лишь более благоприятными бытовыми условиями. Тут играет роль и стремление выбраться из стоячего болота в такое место, где есть какое-то течение или хотя бы какое-то бурление. В последние годы принимаются всяческие меры, чтобы удержать молодежь в деревне. Тут и подкуп есть (оплата, жилье, заочное обучение). Но мы не так-то богаты. Всех не подкупишь. К тому же политическая линия подкупа быстро вырождается в обычную систему блата и взяточничества. Потому прибегают к насильственным мерам, прикрывая их безудержной демагогией. Так, за последние три года ни одному выпускнику местных школ-десятилеток, за исключением детей высшего начальства (директоров совхозов, председателей колхозов, директора школы и др.), не удалось поступить даже в областные захудалые институты. Целые классы оставляли работать на фермах, изображая это как добровольный почин. Конечно, как это обычно и бывает в нашем народе, нашлись холуи, которые выступали инициаторами. Один из таких холуев после своей холуйской речи (их снимали для телевидения) поступил в специальное военное училище, ему зачлась эта холуйская речь. А девочка, выступавшая с ним на пару, сначала устроилась в правление на хорошее место, а потом ее забрали в райком комсомола. Хотя и вшивый городишко, но все же город! Нескольким выпускникам школы удалось добиться того, что им выдали нужные документы (обычно документы не выдавали под тем или иным предлогом), и они подали заявления в институты в местных городах, а один даже в Москву сунулся. Но их всех провалили. В местных городах просто дали указание через областной комитет партии провалить этих ребят на экзаменах. А тот, который рискнул на Москву, провалился нормальным образом. Местная десятилетка ни в какое сравнение не идет с московской. Между прочим, парень пытался устроиться в Москве на подготовительные курсы (у него там родственник), но ничего не вышло. Его сначала забрали в милицию за нарушение паспортного режима, а потом отправили в деревню. Он живет неподалеку от нашего сарая. Часто к нам заходит. Симпатичный мальчишка. Умница. Но уже пьет, как и все прочие. Про институт и думать забыл. Но я, кажется, отвлекся.

Тоска

Итак, наша (городская) молодежь расположилась на бревнах. К ним присоединилась местная. Поют под гитару. Вернее, не поют, а кричат. Это они сами думают, что поют. И пусть так думают. А раз они сами так думают, то, значит, они и на самом деле поют. Матренадура плюется: разве это пение?! Можно подумать, что ее поколение пело лучше. Я-то хорошо помню это «пение». Истошные вопли по принципу «кто кого перекричит». Русский народ вообще никогда не пел. Он кричал. Или плакал. Завывал. Это и теперь осталось, только в другой форме. Современная западная манера пения очень по душе пришлась нашей молодежи, ибо это тоже плач, крик и вопли тоски, выдаваемой за веселье. Ребята поют (чуть было не сказал — вопят) и смеются. Им почему-то весело. А я в их воплях и смехе физически ощущаю нечто иное: извечную тоску.