Желтые перчатки - [15]

Однако он ещё не решался сделать окончательный вывод о соучастии Фаншетты, пока не нашёл второго совпадения: след пальца на полях страниц 137-й — 138-й, восстановленных из пыжа, был оставлен ореховым маслом. Ореховое масло употребляется для изготовления халвы. Халва всякий раз появляется на столе Фаншетты. Значит, либо книга Конрада принадлежала ей, либо человек держал эту книгу в руках, будучи у Фаншетты. Вывод: она знала стрелявшего. Наиболее вероятным было предположить и то, что книга эта попала к стрелявшему именно через Фаншетту. А когда выяснилось, что первоначально книга принадлежала Гордееву, это предположение перешло в уверенность: стрелявший взял книгу у Фаншетты. Почему же она, если похититель книги сделал это без её ведома, не сказала об этом Кручинину? Да потому, что хотела, чтобы виновным в преступлении был признан Гордеев.

Дальше: при втором ограблении остались следы мёртвого вора. Сначала это обескуражило и Кручинина. Но когда он несколькими последовательными ходами пришел к тому, что следы эти оставлены указательным и средним пальцами, а на руке погибшего Сёмы Кабанчика не оказалось именно этих пальцев, стало ясно и это звено. Оно и помогло раскрыть метод, применённый преступником и в первом случае: он умышленно оставлял следы чужих пальцев. Кручинину не пришло бы это в голову, если бы не следы мертвеца, но теперь, проверив оттиски Гордеева на стеарине со взятыми у него новыми оттисками с натуральных пальцев, он обнаружил несколько более глубокий рисунок первых. Кое-какие мельчайшие детали кожного рисунка расплылись. Следы были воспроизведены… искусственно. Кручинин тогда не мог ещё себе представить, как именно, но когда сопоставил прошлую профессию Фаншетты — граверное дело — с лёгким запахом каучука, исходившим от её пальцев, когда он, здороваясь, прикоснулся к ним губами, стал более или менее ясен и технический исполнитель клише — сама Фаншетта.

Наконец, последнее немаловажное обстоятельство: в обоих случаях были вскрыты не те сейфы. Значит, преступнику нужны были вовсе не деньги. Почему же тогда из вскрытых шкафов ничего не пропало? Да потому, что преступнику достаточно было сделать фотографические снимки с интересовавших его документов. Он не был ни грабителем-уголовником, ни государственным шпионом какой бы то ни было иностранной державы. Это был совершенно новый для нашей практики разведчик крупного капиталистического концерна, не в меру интересующегося той областью, к которой относилась деятельность данного института. А область эта — геология, более узко — редкие металлы. Случайно ли поэтому, что в его холодильнике, служившем своеобразным сейфом для воровского инвентаря, когда я нечаянно включил «аварийное» приспособление, предназначенное для уничтожения следов его деятельности, первыми загорелись именно плёнки.

— Да, — воскликнул я в сомнении, — но почему ты знаешь, что было на этих плёнках? Может быть, портреты фашистов? Плёнки сгорели.

— Это очень хорошо, что они сгорели, — значит, разведчик не сумел отправить их своим хозяевам. А что на них могло быть, ты сейчас узнаешь.

Кручинин позвонил по телефону следователю и спросил, удалось ли найти в квартире преступника фотокамеру. Да, её нашли. Проявив ленту, увидели кадр за кадром скопированное геологическое описание одного из наших интереснейших месторождений редчайших металлов.

— Ещё вопрос, — оказал Кручинин, — как он проводил съёмку в темноте?

— О, — ответил следователь, — чрезвычайно интересный приборчик, насаженный на камеру и позволяющий производить фотографирование при инфракрасных лучах.

— Все ясно, благодарю. — Кручинин бросил трубку и посмотрел на меня: — А тебе теперь всё ясно?…

— Кроме одного: зачем ты позволил Фаншетте предупредить «брата» по телефону, о нашем приезде?

— Она предупредила бы, если бы я не вынул вилку из телефонной розетки за диваном на словах «Я еду к тебе». Остальное он уже не слышал… Да… преступление нашего мертвеца — человека со стеклянными глазами — заключалось в том, что он попытался вылезть из могилы, где ему надлежит пребывать и куда мы с тобой его и вернули.

Не знаю, стоит ли говорить, что результатом стараний Кручинина было немедленное освобождение Гордеева. Пока я не знаю, вернулся ли он к Нине, стал ли снова спокойным, трудолюбивым работником, каким был до знакомства с Фаншеттой. Мы с Кручининым не стали ждать конца дела и, собрав чемоданы, отправились в Воронежскую область на берег небольшой тихой речушки. Он — для того, чтобы ловить раков и писать свои этюды; я — для записи рассказанного вам случая.

Однажды, когда мы сидели на тенистом берегу тихой речки, заросшей густым ивняком, случайно глянув на Кручинина, я заметил у него в глазах выражение такой грусти, какого никогда раньше не видывал.

— Что с тобой? — воскликнул я с беспокойством.

Он смотрел на меня несколько мгновений так, словно только что очнулся от забытья и не мог сообразить, где находится. Впрочем, это быстро прошло. Через минуту он, как всегда, владел собой и говорил со мной обычным снисходительно-ироническим тоном.

Но вечером я снова поймал его на такой же рассеянности. Это было необычно и странно.