Желтое облако - [43]

Увлекшись, я стал читать дальше. Страница перевернулась. Скосив глаза, я посмотрел на Кайбола. Мне показалось, что он прочитывал на каждой странице всего лишь несколько фраз и ждал следующей страницы. Почему он не читает все подряд? Это меня заинтересовало. Кайбол понял невысказанный вопрос.

— Если бы я читал так, как вы, мне понадобилось бы очень много лет, чтобы узнать ваших мыслителей и писателей.

— А как же иначе?

— Я вижу сразу всю страницу, выбираю главное и это главное прочитываю. Можно, разумеется, и сфотографировать. В этом зале сидит около ста человек, я читаю сразу несколько десятков нужных мне книг. Пока новая страница не открыта, я заглядываю в другие книги.

— Значит, я вас задерживаю?

— Признаться, да, — улыбнулся Кайбол. — Пока вы читали, я не мог перевести фокус света на другой стол.

— Я читал эти книги раньше. Не задерживайтесь из-за меня.

Кайбол погасил экран.

— Этим я займусь, когда останусь один. — Кайбол помолчал и сказал, довольный:

— Да, у вас был великий человек. Он видел далеко. Ленин! — произнес он, прислушиваясь к собственному голосу и стараясь, видимо, по-своему понять, как звучит это имя, и повторил: «Ленин!»

— А кто из писателей вам больше нравится?

— Этого еще не могу сказать, — ответил Кайбол. — Я читаю больше Ленина. Но знаю многие страницы Льва Толстого. Он интересует меня как мыслитель.

— Чем же именно?

— Он сказал, я вспоминаю почти с точностью: железные дороги, телефоны и другие принадлежности цивилизованного мира, это все полезно, хорошо. Но если бы стоял выбор: или вся эта цивилизация — и для нее не сотни тысяч гибнущих людей, а только одна жизнь, которая должна неминуемо погибнуть, — или не нужно цивилизации, тогда бог с ней, с этой цивилизацией, с этими железными дорогами, телефонами, если они непременно обусловлены гибелью человеческой жизни!

Кайбол посмотрел на меня вызывающе. Я догадывался, к чему он поведет разговор, и молчал.

— Бог с ней… — это выражение я понимаю как «лучше не надо цивилизации». Так ли это?

— Так.

— Человеческая жизнь дороже любой самой сложной машины, ракеты, дороже высокого дома и даже большого города. Все это можно построить заново, но нельзя вернуть жизни. Я на стороне тех, кто ценит человека превыше всего.

— Это верно, — согласился я. — Но я отдал бы свою жизнь, если бы ценой ее удалось спасти город, в котором живет моя мать.

— Вы говорите так потому, что это невозможно. Борьба такая, что нельзя защитить город хотя бы и ценой жизни. Это жертва бессмысленная. Вы плохо цените себя или… — Кайбол остановился.

«Или это пустая фраза, бахвальство», — закончил я его мысль. Но Кайбол продолжил:

— Или не знаете, что такое человеческая жизнь, что такое человек. Но я думаю, вернее первое.

Кайбол встал и сделал несколько шагов назад и вперед по своему тесному кабинету. Голова его была опущена.

— Я слышал, фашисты во время войны разрушили и сожгли в вашей стране много городов. И я слышал по радио, что все эти города восстановлены, многие из них стали еще лучше, потому что построены заново. Это правда?

— Правда.

— Но восстановилась ли из многих миллионов жизней, загубленных фашистами, хоть одна? Нет, это невозможно. Жизнь, каждая в отдельности, неповторима, как неповторима история. Ваш Толстой говорил, что каждый человек представляет единственный, никогда не повторяющийся случай и потому уничтожение единственного существа является таким ужасом! Это большая правда. Бывают люди похожие друг на друга, схожи и некоторые повороты истории, но это не одно и то же. Скажите, есть у вас другой Ленин?

— Нет, — ответил я и, подумав, добавил: — Есть великие люди, есть продолжатели его дела, но Ленина — нет.

— Теперь подумайте, что осталось бы вам в наследство, если бы Ленина не стало в вашем возрасте, в таком же возрасте убили бы Пушкина, рано умерли бы Толстой, Менделеев, Циолковский, Жолио-Кюри, Курчатов?

— Но Стебельков — это совсем другое: я обыкновенный.

— Откуда вы знаете? — с задором спросил Кайбол и остановился с широко открытыми огненными глазами. — Я вижу, вы плохо читаете своих мыслителей. Назову опять же Толстого. Он говорил о сложности жизни, о том, что в ней все устроено в высшей степени мудро и поэтому невозможно сказать, зачем именно эта индивидуальность живет… Может быть, она окажется впоследствии великой?

— Я уважаю вас, молодой человек. Но не играйте в скромность и уважайте других. Многие ваши сверстники — будущие великие люди. А о вас уже теперь можно сказать это. Не улыбайтесь! — Магистр снова опустил голову и заговорил раздраженно и глухо: — Не научились вы еще ценить жизнь. Война — это высшее проявление бесчеловечности. Допустить ее — столь же страшное преступление перед человечеством. Мы не совершим этого преступления, не так ли?

— Да, это было бы непростительно, и мы договорились с вами.

— Вот видите! — снова воскликнул Кайбол. — Я же говорил, что вы не просто Стебельков. Когда человек, пусть он еще молод, берет на себя ответственность за судьбы других, — это уже настоящий человек. Когда человек в массе и делает то, что делают другие, не отдавая себе отчета, лица и характера его не видно. Зрелость проверяется, когда он должен принять самостоятельное решение.